Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Да.
— Искусственная или настоящая?
— Настоящая, — сказала Ниночка зло. — Самая настоящая.
— Шимпанзе-самоубийца! — расхохотался Виктор.
Ниночка увела Ивана в комнату.
— Ты расстроен за Ржевского? — тихо спросила она.
— Ему сейчас плохо.
— Но это же случайность.
— Случайность.
За столом царили улыбки и благодушие. Правда, Иван не пил, совсем не пил, и все согласились, что правильно, молодому человеку лучше не пить.
Виктор быстро захмелел. Последние годы ему достаточно было для этого двух-трех рюмок, а тут он, пользуясь тем, что внимание Эльзы приковано к гостю, опрокинул их штук пять. И сразу стал агрессивен.
Ниночка не любила своего отца в таком состоянии — как будто в нем таился другой человек, совсем не такой деликатный и мягкий, как обычно, человек злой, завистливый и скрывающий свою зависть за умением резать правду-матку.
— Мы с отцом твоим, Ваня, — сказал Виктор, — были друзьями. Веришь?
Иван кивнул. Виктор был близок к истине.
— И остались бы, если бы не бабы и не его карьеризм. Он стремился вверх любой ценой. Ради славы готов был убить. А я… Я не мог наступать на людей.
Эльза пошла за печеной картошкой, загремела крышкой духовки. Виктор наклонился к Ивану и сказал:
— Я ему завидовал. Всегда. И был не прав. Теперь я ему не завидую, понимаешь? Он довел себя до трагедии одиночества. И ты — его расплата.
Иван послушно кивал, как истукан. Щеки его покраснели. Ниночка не знала, как его увести.
— Ржевский будет беспокоиться, — сказала она.
— Я оставил ему этот телефон, — сказал Иван, не двигаясь. Он внимательно смотрел на Виктора, будто приглашая его продолжать.
Эльза принесла блюдо с печеной картошкой. Хрусталинки соли блестели на серой кожуре. Она грохнула блюдом о стол.
Виктор поднялся, подошел к Ивану, наклонившись, обнял его за плечи.
— Ты мне неприятен, — громко сказал он. — Но это не ты, а он, понимаешь?
— Папа!
— Молчи. Он, может, сам не понимает, он меня ограбил, а через столько лет опять явился. Тебе Эльзы мало? Тебе Лизетты мало? Ты за мою Ниночку взялся? Не дам! Не дам, понимаешь? Ничего тебе не дал и не дам!
— Молчи! — закричала Эльза.
Ниночка вскочила.
— Пошли отсюда, Иван!
Эльза плакала. Виктор поплелся за ними в прихожую.
— Ты не понимай меня в прямом смысле, — бормотал он.
К счастью, они быстро поймали такси.
В институте Иван сразу лег. Ему было плохо.
Глава 33
Четкий кошмар пришел той ночью к Ивану. Из тех кошмаров, что не оставляли не освещенными ни одного уголка памяти Сергея Ржевского, заставляя Ивана знать о нем больше, чем сам Сергей.
Он вошел в комнату в бараке, кипя злостью и обидой, а Лиза, еще ничего не подозревая, бросилась к нему, обняла длинными тонкими руками мокрый от дождя пиджак, быстро и тепло поцеловала мягкими податливыми губами, стала стаскивать пиджак, приговаривая: «Ну, снимай же, ты чего сопротивляешься? Я сейчас же его проглажу». Потом с пиджаком в руке замерла: «Что-то случилось? На работе? У тебя неприятности?» Она говорила таким виноватым голосом, будто неприятности на работе бывали только из-за нее. Он смотрел, понимая, что она ни в чем не виновата, но все — и ее близорукий взгляд, и дрогнувшая нижняя губа, и даже движение ее рук, чтобы отвести в сторону прядь волос, отросших и забранных сзади резинкой, — не вызывало обычного умиления.
— Я не хочу есть, — сказал он, проходя в комнату из маленькой прихожей
— метр на два, но тут же подался назад — совсем забыл, что Катя болела третий день, даже не спросил о ней, но это лишь усилило раздражение.
Они стояли в прихожей совсем близко, но не касаясь друг друга. Краем глаза Сергей видел, что на столе под лампой стоит тарелка, рядом хлеб и масло.
Так они и стояли в прихожей. И не могли никуда уйти. Иван догадался, что в этой неподвижности и таится кошмарность сна. И пока разговор не завершится, они не двинутся из тесной прихожей.
— Расскажи, что случилось?
— Ты мне не сможешь помочь.
— Но я хоть выслушаю. Раньше ты мне все рассказывал.
— Меня не зачисляют в аспирантуру.
— Не может быть!
— Ничего, — сказал Сергей. — Пойду в школу, буду преподавать биологию…
— Почему не берут? Ты же лучше всех. И твой диплом печатать взяли.
Сережа молчал и думал, что у Лизы скошенный лоб и слишком широкие скулы.
— Это из-за меня? — прошептала Лиза. — Ну скажи, скажи.
— Я сам во всем виноват. Сам. Понимаешь, только сам. Не надо нам было встречаться, — сказал он наконец.
А в прихожей — метр на два — тесно и душно, кружится голова, и Иван знает, что сейчас Лиза задохнется. У Лизы плохое сердце, она совсем больная, здесь, в тамбуре, ей не хватит воздуха, и она умрет. Тогда все кончится, его возьмут в аспирантуру, только надо еще потерпеть… и потом станет легче.
А ему, Ивану, хоть это не его вина и не его боль, необходимо спасти Лизу, открыть окно, сломать стену, хотя бы распахнуть дверь. И он просыпается. Тихо. Теперь никто не дежурит по ночам в комнате. И вообще, почему человек должен жить в институте? Как в виварии. Вот притащили шкаф, списанный в какой-то лаборатории, белье, лежащее в нем, пропитывается застарелым запахом кислоты. Снять, что ли, комнату? В каком-нибудь бараке.
Иван достал журнал и попытался читать. Журнал был испанским. Испанского языка Ржевский не знал. Испанский язык учил Иван. Это было важно. Он почитал несколько минут, потом его одолела дремота.
Глава 34
— Сократите свои штудии, — сказал профессор Володин. — Вы сведете себя с ума. Я серьезно говорю. Раньше это называли мозговой горячкой. Теперь мы придумаем современное название, но помочь вам не сможем. Молодой человек, а давление прыгает, как у старика. Больше свежего воздуха, можете бегать рысцой.