Весь Клайв Баркер в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Мужчина открыл рот, но ничего не сказал. Макбрайд наклонился над ним и выпытывал:
— На кого, по-вашему, вы нападали?
Рот вновь приоткрылся, и вновь оттуда не донеслось ни звука. Макбрайд настаивал:
— Это очень важно, — сказал он. — Просто скажите мне, кто это был?
Мужчина что-то прошептал. Макбрайд прижал ухо к его дрожащим губам.
— Легаш вонючий, — сказал мужчина и вырубился, оставив Макбрайда и дальше проклинать его за то, что потеря контроля над собой вполне могла принести неприятности, которых хватит на всю жизнь. Но что ему еще оставалось?
Инспектор Карнеги привык к рутине. За исключением редких
Теперь, когда лабораторные часы на стенке показывали двенадцать пятьдесят три ночи и даже обезьяны затихли в своих клетках, он сидел на одной из скамеек и ждал, когда Хендрикс закончит свои исследования. Хирург ознакомился с показаниями термометра, потом стянул перчатки, облегающие руки, точно вторая кожа, и отбросил их на простыню, где лежала покойница.
— Это всегда сложно, — сказал врач, — определить время смерти. Она остыла по меньшей мере на три градуса. Я бы сказал, что она мертва уже около двух часов.
— Полиция прибыла сюда без четверти двенадцать, — сказал Карнеги. — Так что она умерла примерно за полчаса до этого?
— Где-то в этих пределах.
— Ее туда затащили? — спросил он, указывая на скамью.
— О, разумеется! Сама она не могла туда спрятаться. Не с такими ранами. Они — это нечто, как по-твоему?
Карнеги уставился на Хендрикса. Полицейский хирург, вероятно, видел сотни трупов в любом мыслимом состоянии, но сейчас на его заостренном лице явно читался интерес. Карнеги подумал, что эта тайна по-своему была не менее увлекательна, чем тайна мертвой женщины и ее убийцы. Как может человек наслаждаться определением ректальной температуры трупа? — дивился Карнеги. Но в глазах хирурга совершенно очевидно светилось удовольствие.
— А мотив? — спросил Карнеги.
— Вполне ясно, разве нет? Изнасилование. Он изрядно к ней приставал: обширные повреждения влагалища, следы спермы. Тут есть с чем повозиться.
— А раны на туловище?
— Рваные. На разрезы не похоже.
— Оружие?
— Не знаю. — Хендрикс опустил уголки губ книзу. — Я хочу сказать, ткани истерзаны. Если бы не было таких очевидных свидетельств изнасилования, я бы сказал, что это, скорее, животное.
— Ты хочешь сказать, собака?
— Ну, скорее, тигр, — ответил Хендрикс.
Карнеги нахмурился.
— Тигр?
— Шутка, — ответил Хендрикс. — Это я пошутил, Карнеги. Господи, у тебя вообще есть чувство юмора?
— Это не смешно, — сказал Карнеги.
— Да я и не смеялся, — ответил Хендрикс с мрачным видом.
— Тот человек, которого Макбрайд нашел в боксе.
— А что насчет него?
— Подозреваемый?
— Да никогда в жизни. Мы ищем маньяка, Карнеги. Большого, сильного. Дикого.
— А когда ее ранили? До или после?
Хендрикс нахмурился.
— Не знаю. После вскрытия станет известно больше. Но я бы сказал, что наш парень был в исступлении. Скорее всего, эти раны были нанесены одновременно с изнасилованием.
Обычно флегматичные черты Карнеги исказились в удивлении:
— Одновременно?
Хендрикс пожал плечами.
— Вожделение —
— Жутко забавная, — последовал испуганный ответ.
Карнеги велел водителю высадить его за полмили от дома, чтобы немного пройтись пешком и поразмыслить перед тем, как прийти домой, где его ждут горячий шоколад и дремота. Этот ритуал соблюдался чуть ли не с религиозным рвением, даже когда инспектор был уставшим как собака. Он привык выбрасывать из головы все служебные заботы до того, как переступит порог дома, — давний опыт показал, что если дома он будет продолжать думать о расследовании, это не поможет ни расследованию, ни его семейной жизни. Он узнал об этом слишком поздно, чтобы помешать жене уйти, а детям — отдалиться, но тем не менее, этого принципа он придерживался твердо.
Сегодня он шел медленно, чтобы развеялось тяжелое ощущение, которое принес этот вечер. Путь его проходил мимо маленького кинотеатра, который, как он прочел в местной газете, скоро будет снесен. Он не удивился. Он не был святошей, но раздражение, вызванное кинематографом, усиливалось у него с каждым годом. Репертуар на неделю только подтверждал это: сплошные фильмы ужасов. Зловещие и примитивные, если судить по рекламным плакатам с их бесстыдной гиперболизацией и утрированной жестокостью. «Ты можешь больше не уснуть!» — гласило одно из названий, а под ним — женщина, вполне бодрствующая, пятилась от надвигающейся на нее тени двухголового мужчины. Эти банальные образы деятели массового искусства до сих пор использовали, чтобы напугать бесхитростных зрителей. Блуждающие мертвецы; буйство природы, мстящей цивилизованному миру; вампиры, знамения, огнепроходцы, чудовищные бури — вся эта чушь, которая и раньше нравилась публике. Они были до смешного нелепы — среди всего этого набора опереточных ужасов ничто не могло сравниться с обыденными человеческими преступлениями, с ужасом (или его последствиями), который встречал Карнеги чуть ли не ежедневно, выполняя свои профессиональные обязанности. Перед его мысленным взором проплывали картины: мертвецы, освещенные вспышками полицейских фотографов, лежащие вниз лицом, точно ненужный хлам, и живые, чей взгляд ясно представлялся ему — голодный взгляд, жаждущий секса, наркотиков, чужой боли. Что было бы, если бы именно ЭТО они рисовали на своих афишах?
Когда он добрался до дома, в тени за гаражом закричал ребенок. Карнеги вздрогнул и остановился. Крик повторился, и на этот раз Карнеги понял, что это было. Не ребенок, нет, — кот или коты, которые обменивались любовными призывами в темном проулке. Он направился туда, чтобы шугануть их. Весь проулок провонял острым запахом секреторных желез. Ему не было нужды кричать — шаги распугали животных. Они прыснули во все стороны — не парочка, а полдюжины; он явно прервал уютную оргию. Однако он все равно опоздал — с царящим вокруг запахом уже нельзя было справиться.
Карнеги невыразительно смотрел на выставку видеомагнитофонов и мониторов, которая расположилась у него в конторе.
— Господи помилуй, что это такое? — произнес он. — Видеозаписи, — сказал Бойл, его помощник. — Из лаборатории. Я думаю, вам нужно просмотреть их, сэр.
Хоть они и работали вместе уже семь месяцев, Карнеги не слишком-то любил Бойла. Под лощеной оболочкой таилось бешеное честолюбие. Будь Бойл вполовину моложе, это казалось бы естественным, но ему было уже далеко за тридцать и амбиции его были почти маниакальными. Эта сегодняшняя выставка оборудования, на которую Карнеги наткнулся, едва войдя в контору, была как раз в стиле Бойла — показательная сверх меры.