Весь мир: Записки велосипедиста
Шрифт:
Выступление проходит отлично. Я могу расслабиться, они уже смеются. Боб Гаскинс, Денис Остин и Питер Норвиг пришли меня послушать. Боб Гаскинс был одним из тех парней, кто отшлифовывал работу программы на начальной стадии и уже тогда осознал весь ее потенциал. Боб не хочет, чтобы я представлял его публике, так что, упомянув его имя, я показываю собравшимся слайд с изображением музыкального инструмента — концертино (Боб отошел от дел и теперь занимается покупкой-продажей антикварных инструментов). Это вызывает общий смех. Потом он отводит меня в сторонку, чтобы сказать, что идея о PowerPoint как о театре пришлась ему по душе, и я вздыхаю с облегчением. Ведь существует масса людей, ненавидящих эту программу лютой ненавистью, а многие другие начинают хохотать при одном упоминании о «жирных точках», отмечающих пункты в тексте презентаций, так что Боб, должно быть, здорово напрягается, когда речь заходит о его детище.
Работая над этими своими мини-фильмами и некоторыми другими произведениями, я начал понимать, что между текстом, изображением и звуком существует целая пирамида рычагов контроля и влияния. Я обратил внимание, что сегодня мы отводим тексту привилегированную позицию: подпись под картинкой «определяет» изображение, даже если прямо ему противоречит. Вот интересно, во времена, когда письменность еще не вошла в общий обиход, было ли изображение (символ, жест, знак) самым мощным медиумом по своему воздействию на людей? Быть может, звук (пение, чтение вслух, ритмический рисунок) занимал второе место в этой борьбе за внимание, а текст, чье употребление было сильно ограниченным тысячи лет тому назад, — только третье? Был ли некогда текст подспорьем для изображения и звука — и лишь со временем постепенно захватил власть, заняв их место? Не перевернулась ли в определенный момент вся пирамида коммуникационной силы?
Витгенштейну принадлежит знаменитое высказывание: «Границы моего языка — это границы моего сознания. Я знаю только то, что могу выразить словами». Я — пленник моего языка.
Отсюда следует, что сознательная мысль невозможна без освоения языка, вербального или письменного. Не могу согласиться. Мне кажется, немалая часть коммуникации идет на невербальном уровне — и я не имею в виду подмигивание и жестикуляцию. Я имею в виду то, как нашим вниманием завладевают образы, а также звуки. Они захватывают и удерживают нас эмоционально. Но для Людвига, возможно, этого просто не происходило. Или, быть может, не будучи в состоянии выразить словами воздействие звуков, запахов и образов, он решил вовсе игнорировать их, отрицая, что они способны нести информацию.
Давайте откроем клуб!
Я останавливаю такси, складываю свой велосипед, бросаю его в багажник и возвращаюсь в Сан-Франциско. Мой таксист идеально подходит на роль Игнациуса из романа «Сговор остолопов» [32] . Это солидный мужчина в больших солнечных очках и, даже в этот необычно жаркий для Сан-Франциско денек, в зимней шерстяной шапочке на выбритой наголо голове. Узнав меня, он тут же заявляет, что ему известно, что лидер-гитарист Talking Heads живет в округе Марин (он имеет в виду Джерри Харрисона). А еще он знает, где живет Дана Карви [33] **, и на этом основании пытается убедить меня собраться с ним втроем и открыть клуб: «Красивые столики, напитки, выступления комиков и хорошая, правильная музыка — дело верное!»
32
Сатирический роман Джона Кеннеди Тула (1937–1969), одно из ключевых произведений американской литературы прошлого века.
33
Популярный американский комик (р. 1981).
Затем таксист переводит разговор на «негритянское засилье», под которым, кажется, понимает грязные, жесткие тексты гангста-рэпа. Его собственный музыкальный герой — Хьюи Льюис, которого, по его мнению, могли бы почаще крутить в радиоэфире. Он предполагает, что мы с Хьюи могли бы вместе сыграть в новом клубе, да еще как!
В аэропорту становится ясно, что мой рейс задерживается, и сидящий за моей спиной бизнесмен громко негодует: «Ты когда-нибудь видел такой паршивый слайд?» В его руках распечатка кадра презентации PowerPoint: треугольник с вписанными в него словами.
Нью-Йорк
Здесь, в Нью-Йорке, я кручу педали практически ежедневно. Делать это становится все безопаснее, но мне приходится быть начеку, когда я еду по улицам — в отличие от велосипедных дорожек по берегам реки Гудзон или других подобным же образом защищенных тропинок. В последние годы в городе появилось немало новых велосипедных трасс, я даже слышал, что здесь их больше, чем в каком-либо другом городе Соединенных Штатов. Увы, в основном они не настолько безопасны, чтобы велосипедист мог по-настоящему расслабиться: здесь почти завершенный трек вдоль Гудзона, и многие европейские дорожки вне конкуренции. Хотя ситуация меняется, мало-помалу. Некоторые из появляющихся дорожек неплохо защищены — бетонным бордюром или самим своим положением, между пешеходным тротуаром и припаркованными автомобилями.
В 2008 году велосипедное движение в Нью-Йорке выросло на 35 процентов по сравнению с предыдущим, 2007 годом. Сложно сказать, что тут стоит впереди, телега или лошадь: новые дорожки вдохновили людей на велосипедные прогулки или наоборот. Я счастлив уже тем, что, по крайней мере на сегодняшний момент, Департамент транспорта и нью-йоркские велосипедисты достигли взаимопонимания. По мере того как все новые молодые художники и артисты оказываются в Бруклине, они все чаще мелькают на городских мостах верхом на велосипедах. Beлосипедное движение на Манхэттенском мосту в прошлом году (2008) выросло вчетверо, а на Вильямсбургском мосту — втрое. И эти цифры будут расти по мере того, как город совершенствует свою сеть велосипедных дорожек, устанавливает новые козлы для парковки и прочие удобства. В этой области город пытается, до определенной степени, предвосхитить изменения, которые ждут нас в ближайшем будущем: гораздо больше людей станут пользоваться велосипедами, чтобы добраться на работу или просто развлечения ради.
На велосипеде, сидя чуточку выше уровня обзора пешеходов и водителей, получаешь прекрасную возможность своими глазами увидеть, что происходит в твоем собственном городе, увидеть его жизнь. В отличие от множества других городов Америки, здесь, в Нью-Йорке, почти каждомуприходится хотя бы раз в день выходить на тротуар и сталкиваться с другими людьми: каждый из нас хотя бы раз появляется на публике. Однажды мне пришлось объезжать Пэрис Хилтон, переходившую улицу на красный свет, — со своей маленькой собачонкой на руках и с выражением на лице, говорившим: «Я Пэрис Хилтон, разве вы меня не узнаете?» С точки обзора велосипедиста видишь все до мельчайших деталей.
Мимо здания театра на городской окраине проезжает человек на велосипеде — приземистой модели с маленькими колесами. Это взрослый мужчина, который с виду кажется совершенно нормальным, вот только спереди к раме его велосипеда прикручен невероятных размеров бумбокс.
Я выезжаю на собственном велике и через несколько минут обгоняю еще одного велосипедиста с бумбоксом. На сей раз это поклонница Джейн Остин и практичной обуви женщина средних лет. Она ведет обычный велосипед, но опять-таки с (меньшего размера) бумбоксом, пристегнутым к багажнику… Жаль, мне не слышно, какая музыка из него доносится.
Архетипы городов
У входа в лавочку, торгующую пакистанскими блюдами на вынос неподалеку от моего дома, выставлена стойка с выпусками издания под названием «ИнвАзия: Журнал о столкновении культур».
Что порождает специфическое мировосприятие в определенных городах или местностях? Или мне только это кажется? До какой степени городская инфраструктура способна формировать образ жизни, мысли, работы своих жителей? Подозреваю, это воздействие довольно ощутимо. Все эти разговоры о велосипедных дорожках, уродливых зданиях и плотности населения касаются не только перечисленных предметов, но и людей, в которых нас превращают эти города. Едва ли мне просто мерещится, будто люди, переезжающие в Лос-Анджелес из других мест, неизбежно теряют немало своей причастности к этим «другим местам» и в итоге становятся типичными лос-анджелесцами. Меняются ли наши творческие, социальные и гражданские позиции в зависимости от того, где мы живем в настоящий момент? Мне представляется, что да. Как это происходит? Быть может, схожие взгляды на вещи исподволь рассеиваются под влиянием людей, входящих в наш круг общения, в случайных разговорах? Может, их вызывают какие-то свойства воды, освещения, погодных условий? Есть ли в природе такой феномен, как типично детройтское отношение к жизни? А Мемфис? Новый Орлеан? (Вне всякого сомнения.) Остин? (Наверняка.) Нэшвилл? Лондон? Берлин? (За типично берлинское чувство юмора не поручусь…) Дюссельдорф? Вена? (Да, еще бы.) Париж? Осака? Мельбурн? Сальвадор? Баия? (Совершенно точно.)