Весь мир: Записки велосипедиста
Шрифт:
Чтобы добраться до места, я проезжаю через различные бруклинские гетто — доминиканское, западно-индийское, хасидское и черное. Под «гетто» я разумею нищие, заброшенные, загнивающие кварталы. Это не обязательно значит, что там живут чернокожие. Некоторые из районов, которые можно назвать «гетто», процветают. А вот Восточный Нью-Йорк, скажем, довольно опасное местечко. Здесь одного моего друга недавно ограбили: силой заставили зайти в винную лавку и купить выпивку для несовершеннолетних грабителей! В самых неприглядных своих уголках этот район весьма напоминает наиболее гнетущие пейзажи, виденные мною в странах бывшего социалистического блока: брошенные дома, окруженные развалившимися
Повидав предостаточно щекочущих нервы пейзажей, я решаю пуститься в обратный путь более удобоваримым маршрутом. Я направляюсь к воде, которая здесь совсем рядом, и еду по велосипедной дорожке, следующей за Белт-парквэй вдоль бруклинского побережья. Слева от меня остаются болота и сырые луга Джамайка-Бэй. Не совсем Нантакет [34] , но все равно чертовски красиво; даже поразительно, что увидеть нечто подобное можно не покидая Нью-Йорка. Сегодня суббота, и множество людей высыпали из домов на барбекю. Они ставят свои жаровни на травянистых участках обочины шоссе и даже на вспомогательных полосах. Это выглядело бы мило, если бы рядом не шумела уродливая трасса.
34
Остров в Атлантическом океане, расположенный примерно в 50 километрах к югу от мыса Кейп-Код.
Я останавливаюсь, чтобы подкрепиться скунджилли (моллюски в красном соусе) в кафе на Шипсхед-Бэй. На улице выставлены столы для пикников, а еду можно заказать тут же, в окошке: моллюски, устрицы и всевозможные прочие дары моря. Говорят, весь этот район называется в честь вкуснейшей рыбы «овечья голова». Когда-то она водилась здесь в изобилии, но теперь ушла в другие воды. Ее называли также морским лещом.
Я вспоминаю, что не так давно собирался прокатиться до Лонг-Айленда, посмотреть выставку в «PS1», но как раз в тот день проходил нью-йоркский марафон, и велосипедная дорожка на мосту Квинсборо была перекрыта (как было объявлено, для забега спортсменов-инвалидов, хотя весь день она так и оставалась совершенно пустой). Поэтому я затащил велосипед в вагон трамвая, идущего на Рузвельт-Айленд, и доехал на нем до пустующих строений психиатрической лечебницы на южном конце этого острова, стоящего прямо в центре течения Ист-Ривер. Ни единой живой души кругом. С окончания острова открывается замечательный вид на здание ООН и на крошечную скалу, облюбованную бакланами: тоже довольно непривычное зрелище для центральной части Нью-Йорка.
Едва мне удалось добраться до Лонг-Айленд-Сити, я задержался перекусить в уютном кафе Хантерс-Пойнта, где наблюдал в окно за тем, как бригады уборщиков счищают с улиц слой бумажных стаканчиков и полотенец, которые раздавались участникам марафона. На улицах виднеются ярко-желтые лужицы лимонада-спонсора: похоже, будто участники забега дружно обмочились, приняв чрезмерную дозу витаминов. Несколько запыхавшихся бегунов отдыхают на обочине или ковыляют мимо. Я гадаю, повезет ли мне увидеть спортсмена, который придет к финишу самым последним: это зрелище — куда более редкое и ценное удовольствие, чем шумная встреча победителя. Кажется, я все же видел его. То был мужчина в цветастой косынке на голове и с изрядной щетиной; выданный на старте номер безнадежно съехал набок, и мне показалось, что он держал в зубах сигарету, шаркая по улице под едва заметным уклоном к бордюру.
Как наши делишки?
В Нью-Йорке на удивление много живописных велосипедных троп, которые отличаются от специально организованных дорожек. Участок на фото расположен в Верхнем Манхэттене.
Одна из тропинок поднимается почти до высшей точки на острове, где на самом краю Манхэттена, в районе Инвуд, расположен красивый парк. Еще одна замечательная тропа проложена мимо причалов Стейтен-Айленда, выстроившихся вдоль атлантических пляжей этого района. Она тянется на многие мили на юг, от самого моста Верразано и парка Гейтуэй. Здесь нет автомобилей, но имеется несколько закусочных. Пляжи на редкость чистые, некоторые даже закрыты от посторонних глаз (закрытые пляжи погрязнее — нет в жизни совершенства).
В Бруклине, рядом с уже упомянутой тропой вдоль болотистого участка по соседству с Восточным Нью-Йорком (по которому тоже можно прокатиться до самого Рокэвэя), имеется тропа, ведущая вдоль побережья от Бэй-Риджа: по ней можно выехать из-под моста Верразано прямо на Кони-Айленд. В непосредственной близи от нее, к сожалению, бежит шоссейная трасса, но вид на бухту с другой стороны от тропы делает прогулку по ней стоящим делом. А по прибытии на Кони-Айленд получаешь дополнительное утешение в виде латиноамериканских музыкантов, которые выступают у причала в летние выходные дни.
Старый безумный Нью-Йорк-2
Мой приятель Пол играет на басу и поет в баре-пиццерии, расположенной в Виллидж, и я заезжаю поздороваться. Заведение под названием «Артурос» представляет собой странное сочетание сразу двух напоминаний о былом: во-первых, это джазовый бар, где завсегдатаи не стесняются петь хором и куда частенько приходят посидеть музыканты, возвращающиеся из студии или с собственного концерта. Во-вторых, это популярный ресторан с дружелюбной, шумной, слегка хаотичной атмосферой, где подают пиццу (и очень неплохую, между прочим).
Владелец «Артурос», которого я никогда не видел, увешал все стены собственными картинами. Здесь можно увидеть странноватые портреты и типичные для Гринвич-Виллидж виды уютных улочек, тонущих в зелени. Дочь владельца Лайза часто бывает там и обязательно здоровается со мной. Я спрашиваю, откуда взялись эти свисающие с потолка разнокалиберные модели самолетов, и она отвечает, что папа решил забросить живопись: теперь он посвятил себя моделированию.
«Артурос» — заведение, известное всей улице, так что здесь всегда полно постоянных посетителей. Оно не из тех ресторанов, которые способны привлечь внимание серьезного гурмана или упоминаются в новомодных путеводителях по вечернему Нью-Йорку. Пианино стоит точно посередине обеденного зала, в конце стойки, так что контрабасисту приходится ютиться в уголке. Иногда к ним присоединяется и ударник, играющий на рудиментарной установке, состоящей из малого барабана и тарелок. Он втискивается в закуток по другую сторону пианино и частенько оказывается вынужден уворачиваться от официантов или посетителей, желающих пройти в туалет, в котором стоит еще и ванна. Причем огромных размеров. Хотел бы я знать, сколько человек падали туда, потеряв спьяну равновесие, и не принимают ли работники ресторанчика горячие ванны после утомительного рабочего дня.
Женщина с грушевидной фигурой принимается петь под восторженные аплодисменты. Кто-то шепчет мне, что это мать Сэвиона Гловера, знаменитого чечеточника. Я сразу замечаю фамильное сходство — в чертах лица, во всяком случае. Ее черные, но изрядно припорошенные сединой волосы свернуты в тугую спираль, как у Ким Новак в фильме «Головокружение». Она поет известный шлягер и делает это хорошо, даже потрясающе хорошо.
Спев еще одну песню, она подсаживается к друзьям, приветствующим ее из ближайшей кабинки. Пианист показывает Полу какие-то таблицы аккордов, затем усаживается в кабинке за спиной певицы, рядом с дверью на кухню. Он начинает яростно листать какие-то нотные тетради, раскладывает их по всему столу и вскоре теряет всякий интерес к происходящему вокруг.
Микрофон берет человек по имени Джимми. Я знаю это, поскольку не так давно он подходил ко мне, чтобы представиться. «Я пою по четвергам», так он выразился. Прическу Джимми сложно описать. Она похожа на панковский ирокез, переходящий в длинный хвост, но при этом еще и зализанный назад. На нем черный пиджак и галстук, на котором изображены веселенькие желтые горны. Джимми исполняет еще один старый шлягер (все они только этим и занимаются, за исключением Пола, которого больше прельщает творчество Стиви Уандера), вкладывая в него и сердце, и душу.