Весь Роберт Хайнлайн в одном томе
Шрифт:
Котенок оставался на старом месте. Билл сделал шаг правой ногой и согнул колени. Его правая рука опустилась позади котенка. Он сделал резкое размашистое движение, словно ловил муху, и котенок оказался у него в руке — царапающийся и кусающийся комочек.
На секунду он замер, не обращая внимания на сопротивление котенка, и, вытянув руки вдоль стены, пошел назад. Он не видел, куда идет, так как не мог повернуть голову, в противном случае ему грозила потеря равновесия. Путь обратно казался бесконечно долгим, куда более долгим, чем путь сюда, но наконец кончики его пальцев коснулись рамы. Еще несколько секунд, и он, перегнувшись через
— Да, — сказал он громко, — однако тут тесновато. Ты, дружок, создаешь серьезную угрозу уличному движению.
Билл посмотрел на мостовую, до нее было далеко, и выглядела она довольно неприветливо. Он перевел взгляд на звезды. Их яркое мерцание показалось ему очень красивым. Котенок устроился поудобнее у него на коленях и замурлыкал. Билл рассеянно погладил его и потянулся за сигаретой. Он подумал, что завтра явится в космопорт и пройдет медицинские тесты, в том числе и психометрические. Он почесал котенка за ухом.
— Ну что, пушистый, — сказал он, — отправимся-ка мы с тобой в долгое-долгое путешествие.
Зеленые холмы Земли
Это история о Райслинге, Слепом Певце Космических Дорог… Разве что — не официальная версия.
В школе вы пели его слова:
А под последнюю посадку, Судьба, мне шарик мой пошли. Дай приласкать усталым взглядом Зеленые холмы Земли.Возможно, что пели вы по-французски или по-немецки. А может, это было эсперанто, и над вашей головой рябило радужное знамя Терры.
Какой язык — не важно… но что точно — земной язык. Никто не переводил «Зеленые холмы» на шепелявую венерианскую речь; ни один марсианин не каркал и не вышептывал их в длинных сухих коридорах. Эти стихи — наши. Мы с Земли экспортировали все — от голливудских «мурашек по коже» до синтетических актиноидов, но «Холмы» принадлежали исключительно Терре, ее сыновьям и дочерям, где бы они ни находились.
Все слышали множество историй про Райслинга. Может, вы даже из тех, кто снискал степени или шумно приветствовал ученую оценку его опубликованных сборников, таких, как «Песни космических дорог», «Большой канал и другие поэмы», «Выше и дальше» и «Кораблю — взлет!»
Но хотя вы и еще со школы пели его песни и читали его стихи, ставлю один к одному, что никогда вы не слышали таких, как «С той поры, как Чпок-Толкач повстречал мою кузину», «Моя рыжая мочалка из ангаров Венусбурга», «Покрепче, шкипер, держи штаны» или «Мой скафандр для двоих».
Вряд ли стоит цитировать эти вирши в семейном журнале.
Репутацию спасли Райслингу осторожный литературный душеприказчик и удивительное везение: никто никогда не брал у него интервью. «Песни космических дорог» появились через неделю после его смерти, и когда они стали бестселлером, то официальную историю свинтили из того, что о нем хоть кто-нибудь помнил, плюс знойные рекламные тексты издательств.
В итоге классический портрет Райслинга достоверен примерно также, как томагавк Джорджа Вашингтона или лепешки короля Альфреда.
Честно говоря, у вас не возникло бы желания пригласить его к себе в гости: в обществе он был несъедобен. У него была хроническая солнечная чесотка, и он непрерывно скребся, ничем не преумножая и без того более чем неприметную красоту.
Портреты работы Ван дер Воорта для харримановского юбилейного издания Райслинговых сочинений представляет человека высокой трагедии: суровый рот, невидящие глаза под черной шелковой повязкой. Да не был он никогда суровым! Рот его всегда был распахнут: поющий, ухмыляющийся, пьющий или жрущий. Повязкой служила любая тряпка, обычно грязная. С тех пор, как Райслинг потерял зрение, он все меньше и меньше заботился об опрятности собственной персоны.
«Шумный» Райслинг был джетменом второго класса — с глазами не хуже ваших, — когда имел неосторожность наняться на круговой рейс к астероидам в окрестностях старика Джови на КК «Тетеревятник». В те дни наемные экипажи не отягощались ничем; общество Ллойда расхохоталось бы вам в лицо при упоминании о страховке космонавта. Об Актах по космической безопасности и не слыхивали, а Компания отвечала лишь за оплату — если и когда. Так что половина кораблей, ушедших за Луна-Сити, так и не вернулась. Космонавты не ведали осторожности; и охотнее всего подряжались за акции, причем любой из них держал бы пари, что сможет сигануть с двухсотого этажа Харримановской башни и благополучно приземлиться, если вы, конечно, предложите три к двум и позволите нацепить резиновые каблуки.
Джетмены были самыми беспечными из всей корабельной братии, но и самыми вредными. По сравнению с ними мастера, радисты и астрогаторы (в те дни еще не было ни суперов ни стюардов) были изнеженными вегетарианцами. Джетмены знали слишком много. Многие доверяли способностям капитана благополучно опустить корабль на землю; джетмены знали, что это искусство беспомощно против слепых и припадочных дьяволов, закованных в двигатели.
«Тетеревятник» был первым из харримановских кораблей, переведенных с химического топлива на ядерный привод… вернее, первым, который не взорвался при этом. Райслинг хорошо знал этот корабль — это была старая лоханка, приписанная к Луна-Сити и курсировавшая по маршруту от орбитальной станции Нью-Йорк-Верх к Лейпорту и обратно — пока ее не перепаяли для глубокого космоса. Райслинг работал на ней и на маршруте Луна-Сити, и во время первого глубокого рейса к Сухим Водам на Марс и — ко всеобщему изумлению — обратно.
К тому времени, как он нанялся на юпитерианский круговой рейс, ему следовало бы стать главным инженером, но после Суховодного пионерского его вышибли, внеся в черный список, и высадили в Луна-Сити за то, что вместо слежения за приборами он провел время, сочиняя припев и несколько строф. Песенка была препакостная: «Шкипер — отец своему экипажу» с буйно-непечатным последним куплетом.
Черный список его не волновал. В Луна-Сити у китайского бармена он выиграл аккордеон, смошенничав на один палец, и продолжал существовать дальше пением для шахтеров за выпивку и чаевые, пока быстрый расход космонавтов не заставил местного агента Компании дать ему еще один шанс. Год-другой он подержал нос в чистоте на Лунном маршруте, вернулся в глубокий космос, помог Венусбургу приобрести зрелую репутацию, давал представления на пляжах Большого канала, когда в древней марсианской столице возникла вторая колония, ну и отморозил уши и пальцы ног во втором рейсе на Титан.