Вещность
Шрифт:
ИНТ. ФИОЛЕТОВЫЙ КАБИНЕТ
За столом сидит Поляков, в кресле напротив него – отчим. Скованность его позы и каменное выражение лица говорят о нежелании здесь находиться и неприязни к человеку, задающему вопросы.
Поляков: Орест Павлович, с недавних пор вы не работаете в конторе вашего дяди, однако продолжаете оставаться в его доме. С чем это связано?
Отчим (надменно): Я имею право жить там, где пожелаю.
Поляков:
Отчим: Думаю, вас это не касается.
Поляков: До тех пор, пока я не пойму, что здесь случилось, меня касается все… (Делает вид, что пишет, а на деле рисует бессмысленные каракули). Расскажите о вечере перед пропажей Федора Михайловича. Что он говорил? Как себя вел?
Отчим: Дядя плохо себя чувствовал и сказал, что хочет лечь пораньше.
Поляков: Он был болен?
Отчим: Легкое недомогание. Проблемы с пищеварением.
Поляков: И давно это началось?
Отчим: Неделю назад.
Поляков: Он обращался к врачу?
Отчим: Да, но доктор не счел его состояние опасным. Вероятно, причиной стало нервное перенапряжение – как раз накануне потерпела крушение баржа, принадлежавшая дядюшкиному пароходству.
Поляков: Я что-то об этом слышал. Десять жертв, кажется. Жуткая драма…
Отчим: Одиннадцать.
Поляков: Одиннадцать смертей, подумать только! Сколь тяжкий крест для совести честного человека… Как вы думаете, что могло произойти в ночь исчезновения Федора Михайловича? Вы, кажется, первым бросились на поиски?
Отчим (оживляется): Искал, разумеется, искал! Прямо с утра, когда он к завтраку не спустился, поднял шум, всех собрал, и… А как же иначе – не последний ведь был человек! Меценат! Почетный гражданин!
Поляков (себе): Был…
Отчим (с жаром): Дело в том, что после той, как вы говорите, «драмы», дядюшка повредился рассудком. Мария отказывалась это замечать, списывала на переутомление, но я-то видел…
Поляков: Вы специалист?
Отчим: Любитель. Но прочел достаточно книг, чтобы утверждать – дядя был не в себе. И той ночью… Да, той ночью… (Значительно глядит на Полякова). Я уверен, что той ночью, измученный демонами вины, он вышел из дому…
Поляков: В пижаме и домашних туфлях?
Отчим (не позволяет сбить себя с толку): Вышел из дому и направился к деревянному мосту – это недалеко, с полверсты, если напрямик через овраг. Течение там настолько сильное, что если б он задумал разделить страдания невинно убиенных матросов своих, то вынырнул бы у Боженьки на небесах.
Поляков: У вас клей на руках. Чем вы занимаетесь?
Отчим (быстро прячет ладони под стол, натянуто улыбается): Я чучельник. Это мое увлечение. Hobbyhorse, знаете ли. Конек.
Поляков: Мрачноватый конек…
Отчим: Отнюдь! Разве сберегать изначальную форму того, что должно было обратиться
Поляков: Тут пахнет самообманом. Вы не в силах вдохнуть в свои творения жизнь.
Отчим: Да, они не живы в общепринятом смысле. Однако благодаря мне они продолжают существовать. Переходят в новую ипостась. Становятся вещами. Вещность и вечность созвучны недаром, вам так не кажется?
Поляков (передергивается): Можете быть свободны.
Отчим покидает кабинет. Поляков дополняет свой список подозреваемых строкой «Орест П. Скалихъ, чучельникъ» и подчеркивает его двумя жирными чертами, после чего закрывает папку, выравнивает ее на краю стола и отправляется инспектировать комнаты.
ИНТ. КОМНАТА МАРИИ
Стены оклеены театральными афишами на разных языках. На всех изображена Мария в сценических костюмах. Сама она, постаревшая, но все еще привлекательная, сидит перед трюмо и расчесывает волосы гребнем. Когда входит Герман, издалека доносятся звуки фортепиано: за стеной играют «Французскую сюиту» Баха.
Мария (порывисто вставая): Герман. Герман.
Взяв руки Германа в свои, она покрывает их поцелуями, и он ей это позволяет. Увитые перстнями пальцы замирают на белоснежных манжетах его рубашки. Лицо бывшей актрисы искажает страх вперемешку с мучительным любопытством. Мария вопросительно заглядывает в глаза Германа, тот кивает. Тогда она расстегивает пуговицы, бросает взгляд на запястья, видит, что они абсолютно чисты и прижимает руки сына к груди.
Мария: Прикажу отправить доктору Минцу ящик вина. Он сотворил чудо.
Герман (отстраняясь): Заметьте, мама – не он один. Я черкну вам полный список. Вашей благодарности заслуживает и Николаша, мастер связывания без следов, и малышка Эжени – вы не представляете, мама, как нежно она накладывает электроды, чтобы потом столь же нежно пропустить разряд-другой через эту никчемную башку…
Мария: Доктор Минц знает тебя с пеленок.
Герман: Мог ли он представить, что спустя двадцать лет сам будет пеленать меня в ледяные полотенца?
Мария: Для того, чтобы спасти тебя.
Герман: Тут вы правы. Теперь я здоров и могу вернуться к работе. Вам больше не придется тащить на себе бумажные дела пароходства.
Мария: Как, ты разве не знаешь?
Герман: О чем я могу знать, если сутки напролет лежал в чуть теплой ванне, бессмысленно пялясь в потолок?
Мария: Пароходства больше нет. Теперь оно принадлежит народу. Как и наш дом.
Герман: Проклятие этого дома народ тоже заберет себе?
Мария: Ш-ш… (Встревоженно смотрит на дверь). Уходи, прошу тебя. Ступай, поздоровайся с братом.