Веселая наука

Ницше Фридрих Вильгельм

Таинственный челн

Этой ночью, точно жуть, Навевал бездомный ветер, Надрывая стоном грудь, Я в зловещем лунном света Тщетно силился уснуть, Отгоняя страхи эти. И, дурных предчувствий полн, Побежал потом я к морю. Там пустой качался челн, Челн таинственный, в котором Под сонливый выплеск волн Кто-то спал, сморен измором. Тут, на час или на два, Или год то длилось целый? — Чувства, мысли, голова — Все куда-то отлетело, И узрел, живой едва, Бездну я — на самом деле! Утром крики, вновь и вновь, Челн чернеет там же шатко… Что случилось? Что за кровь? Что

за странная загадка? Нет же, нет же! Мы без слов Спали оба — ах! так сладко!

Объяснение в любви

(при котором, однако, поэт упал в яму-)

О, чудо! Он летит? Все выше, выше — и без взмаха крыл? Куда же он парит? Полет его каких исполнен сил? Как вечность и звезда, Он в высях обитает, жизни чужд. И зависть навсегда Взлетает вслед за ним, не зная нужд. О, птица, альбатрос! Твой горний образ зов мой и судьба. Во мне так много слез И столько слов — да, я люблю тебя!

Песня феокритовского козапаса

Лежу я, кишки свело, — Клопы меня съели. А там еще шум и светло! Одно веселье… Она хотела прийти, Жду, как собака, — Уж солнцу пора взойти, И нет ни знака. А ведь обещала одним Взглядом, без позы? Или она за любым Бежит, как козы? Ах, как я ревнив и зол К ее нарядам! Неужто любой козел Берет у нее что надо? Кипит многословный яд В любовном растворе. Так душной ночью блестят В саду мухоморы. Любовь меня валит с ног, Как дьяволица, — В горло не лезет кусок, Прощай, луковица! Уж месяц уплыл за моря, И звезды угрюмы, Сереет заря, — и я Охотно бы умер.

“Этим душам ненадежным”

Этим душам ненадежным Лютый я укор. Все их почести мне тошны, Их хвала — один сплошной позор. И за то, что непонятен Им мой ряд и лад, Виден в их приветном взгляде Трупно-сладкий, безнадежный яд. Лучше выбраньтесь со страстью И катитесь прочь! Вашей порчи и напасти Мне вовек, вовек не превозмочь.

Дурак в отчаянье

Ах! Все написанное мной Дурацким сердцем и рукой Достойно ли запоминанья?.. Вы говорите: “Все старанья Достойны только вытиранья, Когда старается дурной!” Ну, что ж! Я губкой и метлой Так преуспею в подметанье, Как критик и как водяной. Но погляжу я стороной На вас, о, мудрецы и врали, Что мудростью все обоср…

Rimus remedium

Или: Как утешаются больные поэты

Из уст твоих О, ведьма-время, лишь слюна Течет часами, и от них Душа отчаянья полна: Я, глотку Вечности браня, Бессильно стих. Мир — это медь: Нагретый бык — он глух на крик. Мне прямо в кости пишет смерть Ножом и вмиг: “Мир — это твердь, В нем сердца нет, мир — это бык!” Пролей все маки, Лей, лихорадка! Яд не в мозг! Я от тебя насквозь промозг. Ты хочешь денег? Хочешь драки? Ха! Девка, ты достойна розг И брани всякой! Нет! Нет! Вернись! Там дождь, там слякотно и гадко. Я окружу тебя достатком. Возьми! Тут золото! Не злись! — Мы навсегда с тобой сошлись, О, лихорадка! Нет больше мочи! Дверь настежь, гаснут фонари: Ко мне гурьбой все беды ночи! Кто нынче слаб по части рифм, Держу пари, На риф наскочит!

“На счастье мне!”

Я снова вижу

голубей Сан-Марко: Притихла площадь, полдень спит на ней. И праздным взмахом в мир иссиня-яркий Пускаю песни я, как голубей, — Они в моей ли власти? О, сколько рифм в их перьях, как подарки, На счастье мне! на счастье! На небе, точно вышитом из шелку, Застыла башня, небо заслоня! Люблю ее, ревную втихомолку… Я б душу выпил из нее до дна, Как светлое причастье, Неся ее в себе и без умолку! На счастье мне! на счастье! Каким же, башня, львом твой профиль узкий Вознесся, замирая на бегу! Ты площадь заглушаешь. По-французски Была бы ты ее accent aigu? И все твои напасти Звучат уже во мне нажимом хрустким… На счастье мне! на счастье! Прочь, музыка! Пусть тени станут гуще И вырастут в коричневый покой! Ты ранний гость, покуда не опущен На золото убранств покров ночной, Покуда день у власти. Но грядет ночь предвестием зовущим На счастье мне! на счастье!

К новым морям

Вдаль — хочу я: и отныне Только выбор мой со мной. Мчится в пагубные сини Генуэзский парус мой. Все блестит мне быстротечно, Полдень спит в объятьях дня — Только глаз твой, бесконечность, Жутко смотрит на меня!

Сильс-Мария

Здесь я засел и ждал, в беспроком сне. По ту черту добра и зла, и мне Сквозь свет и тень мерещились с утра Слепящий полдень, море и игра. И вдруг, подруга! я двоиться стал — И Заратустра мне на миг предстал…

К мистралю

танцевальная песнь

О, мистраль, тучегонитель, Хандроборец, очиститель, Шумный, я люблю тебя! Разве мы с тобой не братья, Разве мог того не знать я, Что у нас одна судьба? Вот, в горах, забыв все речи, Я бегу тебе навстречу И не чувствую земли: Ты, что мчишь морские воды, Как свободный брат свободы, Обгоняя корабли! Зов твой гнал меня из ночи, Рвался я, что было мочи, Словно знал уже — куда. Буйной россыпью алмазов Ты пронесся, светлоглазый, Ниоткуда в никуда. И в лучах небесной славы Видел я тебя, как правил Колесницей ты богов. Видел длань твою, о, вольный, Как она бичом из молний Погоняла скакунов, — Видел я, как на лету ты, Притормаживая круто, Кувыркался в небосвод. И с рассветом, точно слезы, Вертикально — прямо в розы — Опрокидывал восход. Там, где тысячью горбами Спины выросли под нами, К танцам воля нас вела! Мы на спинах гнутых пляшем, Вольно в нас — искусство наше, И наука — весела! Мы с цветов себе цветенье Жадно рвем в вознагражденье И листочки — на венок! Пляшем мы, как трубадуры, В нас ужились две натуры — Блуд и святость, мир и Бог! Кто не хват плясать с ветрами, Кто обмотан весь бинтами В лазарете чахлых душ: Горемыки и притворцы, Остолопы, гуси, овцы — Прочь из наших райских кущ! Мы столбы взметаем пыли Чохом в ноздри, что простыли, Избегая всех зараз! Берегитесь, мы смертельны Там, где жизнь — режим постельный И подгляд трусливых глаз! Мы охотники за мраком, Что торгует тучей всякой И чернит миры вокруг. Мы шумим, С твоим ненастьем И мое бушует счастье, О, всех вольных духов дух! Как еще тебя восславить? Так возьми ж себе на память Тот венок, что сплел я здесь! Дальше брось его — ты слышишь? — Прямо в небо — выше, выше — И к звезде его подвесь!