Веселое горе — любовь.
Шрифт:
Странное чувство, которое трудно назвать, владеет мной. Долгими столетиями веет от этих могучих скал и деревьев, и потому вдруг начинаешь чувствовать себя здесь маленькой случайной песчинкой.
Витьке, выросшему в этих местах, не до философских размышлений. Он слушает вялый рассказ о битвах Тимура, бросает на меня недовольные взгляды и возмущенно сопит.
Наконец опускает на землю плетенку с голубями, отвязывает от пояса котелок и иронически говорит:
— Отдохни маленько. Я воды наберу. Чаю попьешь, что ли. А
Он исчезает в зарослях кизила, потом слышен плеск воды в Юпшаре, и Витька почти сразу появляется рядом со мной.
Пока он собирает хворост и валежник для костра, я наливаю воды в кружку и опускаю ее в плетенку. Голуби жадно припадают к воде.
Витька никогда бы не пошел со мной, если б не голуби. Мы и подружились года два назад потому, что оба любим птиц.
Однажды, шагая берегом моря, я увидел над маленьким городком голубей, стремительно идущих к дому. Кто-то из местных жителей вел нагон почтарей. По всему было видно, что почтари хороших кровей и что хозяин не очень-то позволяет им прохлаждаться в голубятне.
Я подошел к дому, на который садились птицы, и увидел у ворот множество ребят. Один из них, запыхавшись, что-то докладывал стройному сухощавому мальчишке лет тринадцати, другие держали голубей, нетерпеливо ожидая, когда владелец даст команду отправляться в путь.
Заметив меня, Витька — это был он — подозрительно посопел и усмехнулся:
— Не гляди, не купишь.
— Вот и не угадал, — сказал я мальчишке. — Я как раз ворон и покупаю. А они у тебя каркать умеют?
Витька открыл рот и позабыл его закрыть. Но тут же сверкнул глазами и сжал кулаки. Я и моргнуть не успел, а мальчишки уже стеной стояли около меня.
— Значит, вороны? — мрачно поинтересовался Витька, и в воздухе запахло скандалом. — Ты кто такой?
Тут меня дернул за рукав какой-то мальчонок и, ехидно улыбаясь, сказал убежденно:
— Вороны — они черные. А это — белые. Эх, ты! Я стоял на своем:
— Вороны и есть. Только вы их известкой покрасили.
Витька неожиданно рассмеялся:
— Да он, ребята, слепой. Петька, проводи его на базар. А то дядя еще в море упадет, не дай бог.
Петька, с кожей цвета крепкого чая и облупленным носом, решительно собрался выполнить приказ начальства.
Я пожал плечами:
— Конечно, вас много, а я один. Вы что хотите можете со мной сделать. А только это все равно вороны. Веди меня, Петька, на базар.
У голубятников любого возраста, где б они ни жили, есть общая черта: ревнивая любовь к с в о и м голубям. Если кто-то открыто ругает твоих птиц, то твое сердце сверлит зависть: «А может, у него, у этого говоруна, и верно, редкая птица?».
Поэтому Витька, исподлобья взглянув на меня, сказал своему ординарцу:
— Погоди, Петька. Пусть-ка он скажет, какие бывают настоящие голуби?
Короче говоря, мы уже к вечеру были друзьями, — водой не разольешь. Я рассказал
У него и в самом деле были превосходные голуби. Белые и мраморные птицы, — все они вели свой род от Чайки и Дельфина. Старики, чистопородные багдетты, были, видимо, завезены на побережье бельгийскими или немецкими моряками. Белая Чайка и мраморный Дельфин, несмотря на преклонный возраст, обладали завидным здоровьем и силой. Крепкие обтекаемые корпуса, гибкие крылья, густое и плотное оперение не могли не вызвать восхищения у знатоков.
— Мне за них сто рублей давали, да я не взял, — весело сказал Витька, покачивая ногой в стоптанном, залатанном ботинке. — На что мне деньги? Солить?
Витькина мать сначала обрадовалась мне. Но узнав, что я тоже голубятник, поджала губы и молча ушла на кухню.
— Как отца на войне убили, так она нервная стала, — серьезно объяснил сын. — Покрикивает на меня, бывает.
Этим летом я решил пешком пройти на Рицу. Зайдя к Витьке, пригласил его с собой.
— А что я там не видал? — усмехнулся он. — Воробьев?
Но у меня был припасен довод, против которого, я знал, Витьке не устоять.
— Как — «что не видал?». А нагон?
Витька соображал не больше минуты. Он молча побежал в сарай и вернулся с плетенкой. У нее была фанерная крышка с крючком, внутри — тоже фанерная перегородка.
— Вот, как ты думаешь, — возбужденно спрашивал он, — хорошо будет птицам или нет?
Уже через полчаса мой приятель был готов к походу. Он сбегал к своему верному Петьке и, приказав ему следить за возвращением голубей, пошел проститься с матерью.
Идя рядом со мной крупными крепкими шагами, он говорил:
— Я Чайку и Дельфина взял. Молодые запутаться могут, — далеко все же. А эти придут.
И вот мы поднимались все выше и выше. За нашей спиной уже осталось холодное Голубое озеро, у которого мы провели с Витей первую ночь. Утром прошли каньон Геги, местами такой узкий, что, казалось, мы находимся на дне угрюмого и тесного колодца и вот-вот сомкнутся или обвалятся гигантские скалы и погребут под собой двух маленьких человечков, рискнувших забраться в это древнее царство камня, зелени и воды.
Мы иногда останавливались у водопадов, низвергавшихся, казалось, прямо с неба, подолгу рассматривали утесы, похожие на мрачные башни, забирались на крутые обрывы, нависавшие над тонкой полоской дороги.
Теперь мы шагаем по серо-зеленому ущелью Юпшары.
Витька несет плетенку с голубями. Все его мысли — около птиц, которых он любит так сильно, что, кажется, в его сердце больше ни на что и ни на кого не осталось ни страсти, ни привязанности.
— Знаешь, — говорит он, — когда Чайка снеслась, я ночей не спал. А вдруг голубята не вылупятся? Может, вылупятся и не выживут? Это ведь такие голуби, — больше ни у кого нет...