Веселое горе — любовь.
Шрифт:
Задыхаясь от вихря и тяжести песка, пастух думал, что пустыня сейчас похожа на безумного кабана. Она бьет копытом и скрежещет зубами, как живая. Это, верно, происходит потому, что песчинки со страшной силой трутся друг о друга, сшибаются в неистовой пляске.
Песок скрипел на зубах Кара Боузлы, засыпал уши, глаза, проникал сквозь крошечные щели в халате.
И когда уже казалось, что дышать совсем нечем, буря прекратилась.
Кара Боузлы долго ворочал широкими плечами, прежде чем ему удалось освободиться от песка. Наконец выбравшись, он оглядел баранов, колодец, юрту, — и остался доволен. Правда, юрту повалило
Пастух хотел уже гнать овец на траву, когда вспомнил о птице. И настроение у него испортилось. Буря, наверное, убила Чинка, самум начался вскоре после того, как исчезла птица, и, конечно, застиг ее в пути. У бедного Чинка не было ни халата, ни юрты, и теперь он, мертвый, лежит со сломанными перьями глубоко под горячим песком.
В большом обществе людей не так больно чувствуешь утрату друга. Но в пустыне, где каждая жизнь на счету, как забудешь о нем?
Кара Боузлы вяло сидел на халате, уронив голову, и думал. Он думал о том, что самум мог пощадить белую птицу и только поранить ее. И тогда, выходит, несчастный Чинк мучается сейчас где-нибудь в получасе пути от колодца и ждет, когда друг-человек придет и спасет его от беды.
Конечно же, Кара Боузлы должен спешить на поиски друга!
— Поди сюда, Сюзен! — приказал пастух борзой. — Я ухожу, ты слышишь, тазы? Я иду искать Чинка, белого храброго Чинка, которого любовь завела в беду.
Собака беспокойно смотрела в глаза хозяину и тихо скулила.
— Ты подумай сама, — убеждал пастух собаку, — каково ему теперь? Серая лисица, волк и дикая кошка шныряют по пескам, ищут поживу. А бархатный кот? Даже смирные джейраны могут невзначай погубить птицу. Они и не заметят, как на бегу наступят на ее беспомощное тело. Оставайся, тазы, беречь барашков. Я иду за Чинком.
Видя, как волнуется собака, обиженная хозяином, Кара Боузлы ласково сказал:
— Конечно, Сюзен, твоя помощь могла бы оказаться бесценной. У тебя превосходные глаза и чутье. Но я не могу оставить барашков без присмотра. Ты должна стеречь их, тазы...
Кара Боузлы шел по пескам медленно, присматриваясь к каждой черепахе, к каждой ящерице и зайцу-толаю [8] . Правда, почти все жители пустыни — сероватые, под цвет песка, а Чинк — белый, как соль, но ведь буря могла испачкать его, покрасить песком.
8
Толай — пустынный заяц.
Все дальше и дальше шел пастух и нигде не видел голубя. И тогда тревога стала терзать его.
Весна была в самом разгаре, ранняя весна пустыни, — и то тут, то там пестрели пышные ковры трав и цветов. Их Кара Боузлы осматривал с особой тщательностью И все было напрасно.
Вот распустил чешуйчатые ярко-зеленые листья гребенщик. У него удивительно красивые лиловые цветы. Не здесь ли притаился раненый Чинк? Нет, не здесь.
А вот кандым. Это очень крепкий и выносливый житель пустыни. Он врастает в песок четырехметровым корневищем Многие кусты кандыма сейчас с головой засыпаны песком. Но пройдет два-три дня, и растения снова выбросят на поверхность свои зеленые веточки.
Кара Боузлы пристально вглядывается в те кусты кандыма, которые пощадила буря. Кандым очень
Может, бедный Чинк забрался в гнездо маленькой чур-чури? Все-таки — родственная душа, птица.
Пастуху попадались заросли белого и черного саксаула, черкеза, сюзена: натыкался он на полынную траву явшан и совсем уже потерял надежду, когда услышал тревожный крик пустынного буроголового ворона.
Чёл карга с удивительной быстротой выкрикивал: «Каар-крук-крук, каар-крук-крук!».
Кара Боузлы знал: если все спокойно — ворон мерно выкрикивает «крук-крук-крук» или, может быть, «кру-кру-кру». Если же чёл карга нападает на добычу, то кричит совсем иначе: «Кааар!».
А тут был именно покрик тревоги и опасности.
И Кара Боузлы уже был уверен, что чёл карга увидел бургута [9] , несущего в когтях бедного полуживого Чинка. И только почему-то самая простая мысль не пришла в голову пастуху: чёл карга встревожен приходом человека.
9
Бургут — беркут, крупный орел.
«Нет, верно, отлетал ты свою жизнь на земле, Чинк...» — горестно думал Кара Боузлы, медленно шагая по пескам и не решаясь повернуть назад.
«Но надо надеяться. Надежды составляют уже половину счастья», — возражал он тут же себе.
Вот над головой промчалась скотоцерка — самая крошечная птичка пустыни. Джик-джики так мала, что ее трудно заметить в кустах кандыма или черкеза или в саксаульнике.
А вот сидит и распевает во все горлышко чечик — каменка-плясунья. Это самая голосистая птичка песков. Не видя ее, можно легко ошибиться: чечик очень ловко подражает голосам других птиц.
Стрелой вылетел из-под ног заяц-толай. Маленький и тощий, он отлеживался в норе сурка, — ждал вечера, чтобы пойти на жировку. Медленные шаги пастуха выпугнули толая из его убежища.
«Надо поворачивать, — думал Кара-Боузлы, — как бы ни случилось беды с овечками... Прощай, пожалуйста, бедный, неудачливый Чинк...».
Но тут же Кара Боузлы устыдился своей лени и слабости — и снова зашагал на север.
В это время до его слуха донеслось тонкое повизгивание. Пастух резко обернулся и увидел на гребне бархана длинную сухую фигуру своей тазы. Борзая мчалась галопом, радостно полаивая, и прямо с хода бросилась на грудь пастуху Ее узкая голова мелькала у самых глаз Кара Боузлы. Висячие острые уши вздрагивали, а большие глаза преданно смотрели на хозяина. У пастуха защемило сердце.
— Что случилось, Сюзен? — почти крикнул он борзой. — Разбежались барашки?!
Что могла ответить бессловесная тазы? Она молча била себя по ребристым бокам тонким недлинным хвостом; подтянутый живот ее резко вздрагивал.
Кара Боузлы спешно повернул назад. Его глазам уже рисовалась картина бедствия, и позор, который оно навлечет на его голову. Овечки, верно, выбрались из загона, разбежались по пустыне, и многие из них уже стали добычей волков и шакалов.
И горе настолько переполнило сердце пастуха, что он не выдержал и побежал. Тазы мчалась рядом с хозяином, преданно и весело посматривая на него темными глазами.