Веселое горе — любовь.
Шрифт:
Оживлялся Петр Михайлович только тогда, когда разговор заходил о литературе или цеховых делах.
— А что вам — цех? — фыркнула как-то Варька. — Вы, небось, нержавейку только в ложках видели?
— Не только, — покачал головой Петр Михайлович. — Я до института здесь работал, во втором мартеновском. Четвертым подручным сталевара.
Лида смутилась:
— Как это? Вы же тогда совсем мальчик были.
— Разумеется. В ремесленном учился — и практику проходил.
— Скажи-ка, — удивилась Варька, — рабочий класс получается.
— Получается...
— Вы,
— Пишу, — покраснел учитель, — только плохие.
— Ужас как трудно, небось, — подбодрила Варька. — Читайте же!
— Хорошо. А вы потом честно скажете — совсем никуда не годное или как?
Петр Михайлович вперил взгляд в стену, сильно покраснел, отчего его волосы стали казаться еще светлее, сказал:
— Я о детстве прочту. А то теперь у меня все какие-то не такие получаются. Даже читать неловко... Только стоя лучше... я уж стоя...
И он стал читать нараспев, так, как читают свои стихи почти все поэты:
Зеленый мир звенит, кипит и плещет,Зеленый мир утраченного детства,Осыпанный густой щетиной хвоиИ брызгами обветренных озер.Вот первые сомненья и раздумья,Внезапные. Да, детство скрылось.Нам ведь немного жалкоЕго забав и развлечений милых;Его причудливых смешных проделок;Его багрянца, красящего щекиВ минуты кратковременного гнева;Обид, которые, как дождь, непостоянны.Нам детство мило Все плохое стертоТеченьем времени. Нам кажется прекраснымЕго так быстро отцветающий огонь...Петр Михайлович остановился, вытер лоб платком:
— Плохо?
— Нет, — заторопилась Лида. — Вы настоящий поэт. Не ожидала.
— Это здорово, — поддержала Варька, бросив быстрый взгляд на сестру. — Точно, как у Маяковского.
— У Маяковского лучше, — вздохнул учитель. — Мне так век не писать.
— И верно, — быстро согласилась Варька. — Рифмы нету и ничего другого...
— Это белые стихи, — забеспокоился учитель. — Тут рифма не нужна.
Лида, хмурясь, посмотрела на Варьку. Та перехватила взгляд и вся сжалась. «Еще треснет по шее, — подумала она, — бешеная какая-то стала».
Учитель еще почитал немного, торопливо простился и ушел.
— Не обязательно словами сыпать, — заметила Лида, — можно и помолчать, если чего не знаешь.
В понедельник, вернувшись позже обычного с работы, Варька спрятала деньги в коробку и раздраженно сказала сестре:
— Чудак он какой-то, учитель этот: тебя нет — молчит, при тебе — слова из него, как пиво из бочки, хлещут. Почему?
— Не знаю.
— Ко-ом-панию... — уколола Варька. — Ты губы крась, бледные совсем.
— А зачем?
— Он на тебя такую посмотрит, и я разонравлюсь.
— Ты не разонравишься, ты вон какая нахальная.
— Не нахальная, просто практичная. Размазня никому не нужна.
Варька все чаще и чаще заговаривала с Лидой о комнате.
— Ты попросила бы в цеху, — выговаривала она сестре, — пусть какую-никакую комнатешку выделят. Не втроем же нам жить.
— Не стану я просить, — хмурилась Лида. — Выйдешь замуж — в общежитие уйду.
— Ну, твое дело.
Как-то Лида спросила:
— У вас что-нибудь с Петром Михайловичем было?
— А что должно быть?
— Ну, говорила ты с ним о женитьбе и вообще... Встречалась?.. Гуляла?..
— Ни к чему это. Я скажу, он на веревочке за мной побежит.
В пятницу Варька, возбужденная, прибежала домой, бросила сестре:
— Завтра оденься покрасивше, я к тебе Петра Михайловича пораньше пришлю. Знаешь, о чем говорить-то надо?
— Знаю, — побледнела Лида. — Присылай.
Петр Михайлович явился, действительно, раньше обычного. Одет он был в новый, еще не облежавшийся на нем костюм, темно-синий, с белой искоркой. Серую велюровую шляпу держал так неловко, точно она обжигала ему руку.
— Я пришел, — сказал он, спотыкаясь языком, — поговорить о важном для меня, Лидия Андреевна Вам Варя говорила?.. Может, не вовремя?..
— Нет, отчего же.. Об этом всегда вовремя, — сухо сказала Лида.
Расстались они через полчаса, и девушка бессильно опустилась на стул, тихо заплакала. Но как только пришла сестра, утерла слезы.
Варька явилась взвинченная, прохаживалась по комнате, ворчала:
— Мебели кот наплакал... Ну, говорил о женитьбе?
— Говорил.
— Не врешь?
— Не вру.
— Ну и ладненько. Я тебе завтра помогу в общежитие перебраться.
Еще раз внимательно осмотрела комнату, ровно сказала сестре:
— Нет, не думай, что я черствая какая-нибудь. Ты мне много помогала, я помню. Только ведь втроем никакой жизни не может быть.
— Почему же?
— Господи! Не девочка, чай!
Посмотрела на сестру и, вдруг решив, вероятно, что та может заупрямиться и не уйти в общежитие, бросила почти с ненавистью:
— Хватит! Натерпелась я всякого от тебя, святая!
Лида не выдержала. Прикрыв глаза ладонями, будто от удара, вскочила со стула. Лицо ее стало мертвенно-бледным. Она пыталась сдержать слезы, готовые вот-вот закапать из глаз, кусала губы.
Медленно подошла вплотную к Варьке и, поколебавшись несколько мгновений, вдруг прокричала в лицо этой измотавшей ей душу девчонке:
— Ты не очень-то фасонь, Варька! Не очень! Я, может, за Петра Михайловича замуж выхожу! Вот как!
Варька пристально взглянула на сестру и поняла, что та говорит правду. Судорожно открыла рот, глотнула воздух и внезапно, как это бывает у людей наглых, но слабых духом, заревела отчаянно и визгливо: