Веселыми и светлыми глазами
Шрифт:
— Что, натворили что-нибудь? — крикнула встречная женщина, кажется, дворничиха.
— А что случилось? — поинтересовалась вторая.
— Да слышала, что-то рванули.
Он наугад свернул в переулок. Не разбирая, бежал по лужам, бледный, растрепанный. Затем бежал по трамвайным путям, по шпалам. «Нет, нет! — шептал Валька. — Нет!» И ему хотелось убежать как можно дальше от того ужасного, непоправимого, что произошло. Еще как-то не укладывалось в уме, невозможно было представить, что все, больше нет Аристида. Кажется, сейчас
Люди шли как ни в чем не бывало. Ярко, по-весеннему светило солнце. Девчонки прыгали по асфальту, толкая кусочек кирпича, играли в «классы». Синела вдалеке Нева.
Все было, как прежде. Словно ничего не произошло. И это показалось чудовищным, нелепым.
Чтобы спрятаться от всего, скрыться, Валька бросился в подворотню, ткнулся в темный угол за ржавую железную дверь. Но не заплакал. Он стоял и дрожал. Его колотил какой-то ужасный озноб, не попадал зуб на зуб.
19
Лишь к вечеру Валька решился сообщить о случившемся матери Аристида.
Он знал дом, в котором жил Аристид, но ни разу у него не был. По списку жильцов, вывешенному в подворотне (такие списки были вывешены в каждом доме), он узнал номер квартиры. Темной узкой лестницей со второго двора Валька поднялся на пятый этаж, долго в нерешительности топтался возле обшарпанной двери, наконец подергал ручку механического звонка. Где-то в глубине квартиры подзенькало. И тотчас кто-то весело побежал по коридору.
— Кто здесь?
Но Валька не успел ответить, уже звякали щеколдой, тоже быстро, весело. Крякнув, дверь отворилась, и Валька отпрянул, растерянный. В дверях стояла… «немка».
Она была в легком ситцевом халатике, в тапках на босую ногу.
— Вы? — пробормотал Валька, решив, что, возможно, ошибся, не туда попал.
— Проходи, — радушно пригласила она, вовсе не удивившись его приходу. — Ты к Аристиду? А его еще нет, он не пришел. — Она с улыбкой смотрела на Вальку. — Да ты не удивляйся, я его старшая сестра.
— Как?!
Чего угодно, но уж этого Валька не ожидал.
— Да проходи в комнату, — позвала она. — Подожди немножко, он где-то задержался, наверное, сейчас придет. — Она взяла Вальку за руку, но он испуганно отстранился.
— Нет, нет!..
— Ну что ты? — с прежней улыбкой смотрела она на Вальку.
— Он не придет, — отрицательно покачал головой Валька.
— Как? — растерялась она. Но, кажется, еще ничего не поняла. Глаза ее недоверчиво, настороженно скользнули по Вальке, еще не веря ему.
— Не придет, — повторил Валька. — Он… погиб.
— Как?! — Лицо ее побледнело и вытянулось. Но она все еще не верила, не хотела верить, не соглашалась. Глаза ее будто вцепились в Вальку. — Как?
— Он подорвался, — не в силах больше смотреть на нее, потупился Валька.
— Боже мой! — Рука у нее медленно поползла вверх, что-то ловила растопыренными пальцами, поймала ворот платья, будто оно душило ее. И вдруг, с расширившимися от ужаса зрачками, она завопила на всю лестницу: — Алик! Алик! — И тотчас схватила Вальку. — Где?.. Когда? Не может быть!.. Ты ошибся!
— Нет, — повторил Валька.
— Алик, Алик!
А сама, захлопнув дверь, уже бежала вниз, оступаясь на ступеньках, не видя их, хватаясь за стену. Остановилась, как-то вся сжавшись, робко глянула вверх, на дверь.
— Может, ты ошибся?
— Нет. Мы были вместе. Я, Филька и он. Он подорвался. На Неве, на льдине.
— Что же я ей скажу? — испуганно перебила она его и опять посмотрела вверх. — Как я ей скажу? Мама!.. Она не должна знать, слышишь, она не должна знать. Нет, нет! После всего, после той бумаги…
Но наверху вдруг стукнула дверь.
— Лизонька? Ты где?.. Что здесь?
— Тихо! — она порывисто прикрыла Вальку собой, прижала его к стене. И сама прижалась, спряталась.
В лестничный пролет заглянула пожилая женщина.
— Ты где? — повторила она. И стала спускаться, ногой нащупывая ступеньку.
— Я здесь, мама. Я разговариваю с учеником.
Вытирала глаза ладонями.
— Что такое? Что случилось? — спускалась женщина.
И, не выдержав больше, Валька ринулся наутек.
20
Весь следующий день Валька ходил сам не свой. Только теперь ему стало ясно многое из того, что казалось таким странным прежде. Он теперь понял, откуда взялся в журнале листок, на котором было разрисовано, кто и на какой парте сидит в их классе, почему «немка» была так уверена, что Аристид выучил стихотворение и настаивала, чтобы он отвечал.
Но почему Аристид не рассказал никому, что это вовсе не настоящая «немка», тем более не фашистка, а его родная сестра, когда ее все так ненавидели и травили? Более того, даже сам принимал во всем активное участие? Может быть, не хотел, чтоб кто-нибудь заподозрил его в малодушии, он так ненавидел все вражеское, фашистское, с чем связывал и немецкий язык, что не мог пощадить даже родную сестру. Он вообще не терпел любой, даже самой маленькой неправды, не мог лицемерить.
Как это было на самом деле, теперь, конечно, невозможно узнать. Никто не расскажет.
Но Вальку поразило еще иное. А каково же ей было переносить все то, что происходило?! Всю ту несправедливость. Почему же она молчала?
Валька пробовал представить себя на ее месте, и не смог. Ведь она такая же «немка», как и все они здесь в классе, пережившая много, многое вынесшая, голодавшая, бывавшая под обстрелами и бомбежками, как и они, уже терявшая близких своих. Так почему же она терпела? Чего хотела она?