Весенний шум
Шрифт:
Маркизов подумал то же самое, это было видно по его взгляду. Но он промолчал. А когда застелил постель и очутился рядом, он обнял ее крепко, взглянул нежно в самые глаза и спросил:
— Кого ты любишь сильнее, меня или комсомол?
Лицо ее исказилось, как от боли, и она непроизвольно отодвинула его руки. Как мог он задать такой вопрос? Какая глупая шутка!
— Комсомол, конечно… Зачем, зачем ты задаешь такие вопросы?
— Я не хотел обидеть тебя, я пошутил, — и он принялся целовать ее, чтобы забыла об этом вопросе, чтобы снова увидела только его, его одного и их любовь.
Но
Мгновениями ей становилось страшно от этого открытия. Как же так, почему она не предвидела?
Когда они сидели за утренним чаем, пришел его приятель, тот самый, которого Маша встретила на спектакле. Он приветливо поздоровался с ней и, когда Семен Григорьич вышел зачем-то из комнаты, сказал Маше с торжествующим видом:
— Вы совсем заменили Лизу… Он так расцвел!
Маша ничего не ответила. Лизы здесь не было, не было ее одежды, ее флакончиков на этажерке. Что ж, она уехала по собственному разумению. Не Маша толкнула ее на это решение.
Спрашивать Семена о Лизе Маша стеснялась, — нет, она не позволит себе оскорбить его подозрением! Однажды она назвала имя Лизы, но он решительно оборвал:
— Она далеко, у своих родных, и не будем об этом! Лучше скажите-ка, согласны ли вы съездить со мной в мебельный магазин? В этой комнате не хватает хорошей книжной полки, да и абажура нет на лампе. Съездим завтра утром?
— У меня как раз экзамен, который перенесли. Дней через пять я буду совсем свободна.
— Хочу поскорее, а то неуютно здесь. — Тогда поезжайте сами.
«Еще недостает, чтобы я под его влиянием стала забывать о своем долге, о своих комсомольских обязанностях», — подумала она.
Через несколько дней, вечером, сидя на его широкой тахте, Маша беседовала с его друзьями. В гости заявились поэт с женой. Они оба были неприятны Маше: она была жалкой, он — глупым и самодовольным. Маша разговаривала с ними безо всякой охоты, но не хотела обидеть их. Она предпочитала молчать.
Но кем была здесь она? Хозяйкой она себя не чувствовала. Семен Григорьич ничего не сказал о ней друзьям, и с ней он держал себя по-прежнему. Наверно, он не хотел раньше времени открывать все посторонним. Это их тайна, их чувство, это не касается никого постороннего. Пусть так.
Сегодня Маша не собиралась уходить домой. Когда наступила полночь и гости затоптались на пороге, Маша шепнула Семену:
— Может, и мне двинуться?
Он яростно замотал головой.
«Теперь и чужие люди видят, что я остаюсь тут. И он не старается скрыть этого. Значит… Что же значит? Надо объясниться».
— Любишь ли ты меня, Машенька? — спросил он ее сам, как только они остались наедине.
— Люблю… не совсем. Я не всё люблю в тебе.
Она попыталась объяснить ему, что ей неприятна его отсталость или, как бы это сказать яснее… Вечная его ирония над серьезными вещами, над тем, что ей дорого.
— Я… почти люблю тебя, — закончила она свою сбивчивую речь.
— Почти? Но если это не любовь, то что же?
«Почему ты спрашиваешь, а не утверждаешь, не споришь со мной?» — подумала она. А сказала другое:
— Не знаю.
«Не могла же я солгать ему, именно потому не могла солгать, что он для меня — самый дорогой на земле, — смятенно соображала Маша. — Сказать, что люблю, в то время, как эту любовь отравляет горечь от сознания, что он многого не понимает… А разве это мелочь, пустяк? Разве не от этого зависит, как мы идем по жизни? Нет, надо было сказать правду. Ведь он не всегда останется таким, она поможет ему, поднимет его… Да если бы и не было это важным, — сказала правду, потому что таков ее принцип в жизни. Так она живет и жить будет».
— Значит, не любовь? — снова спросил он, печально глядя на Машу.
— Почему?
— Запутался мой карась. Зарассуждался. Молчи лучше!
И он снова обнял ее, тотчас отогнав все печальные мысли.
Любовь?
В жизни Маши произошел переворот. Отныне все стихи о любви, все таинственные страницы романов Стендаля и Мопассана, которые прежде казались ей натяжкой и преувеличением, — отныне они стали правдивыми.
В те счастливые дни Маше не приходило в голову, что она могла бы встретить другого человека, без этих терзающих сердце недостатков, и тогда бы отпали сами собой все тяжелые сомнения. В те счастливые дни она благодарила случай, сведший ее с Семеном, поминала добрым словом Соловья и Василия Иваныча и совсем не вспоминала о Сергее. Он сам не захотел, чтобы всё это произошло у нее с ним. Она не хитрила с Сергеем, не притворялась. Он сам не захотел.
Счастливые дни бежали, уже окончился февраль… Семен не предлагал ей поселиться у него. И настроение его постепенно менялось. Все чаще он стал спрашивать Машу: что такое любовь? И почему в наших русских песнях часто вместо «любить» говорят «жалеть»?
— А в Киеве уже весна, — сказал он как-то Маше. Она насторожилась: в Киеве Лиза. Откуда он знает, что там весна? Может быть, Лиза пишет ему?
Думать так, значило — предположить, что Маркизов подлец. А оскорбить его напрасным подозрением — что может быть обиднее и несправедливей! Да, Маша предположила на миг, что у них с Лизой идет какая-то переписка, но, подумав, тотчас отбросила эти мысли, Двурушник? Это было бы слишком мерзко и лживо. А он — искренний, честный человек, с некоторыми слабостями, но без слабостей людей нет. Маша не высказала ему своих подозрений, ей было стыдно, что они возникли.
О чем говорила ей звезда, светившая в ночное окошко? О вечности, о ничтожестве и краткости жизни человека, о продолжении жизни в других, в следующем поколении?.. «Роди мне сына», — бормотал он ей ночью. Никто никогда не говорил ей таких слов. Никогда еще не думала она, что это — близко, это возможно, — это — на самом деле. Только видела темную комнату и далекие звезды в окне, а на коврике возле низкой тахты — коробку спичек, брошенную Семеном.
Прощаясь утром, он рассказал ей однажды о том, как на его глазах женщина попала под поезд. Она шла по путям и нечаянно вступила каблучком в щель между рельсами возле стрелки. Она была в ботинке. Стала неторопливо высвобождать ногу, а в это время сзади вырос поезд… Мимо шел молодой парень, железнодорожник. Он увидел поезд и женщину. Он увидел, что поезд близко, снял с плеч ватник и набросил на нее. Поезд раздавил ее.