Весна художника
Шрифт:
Но даже ему не могло везти вечно. Терпение никогда не было сильной чертой Константина, но он проявил немалую выдержку, терпя ненавистного фотографа возле своей жены почти три года. Яшу спасало то, что Волков понимал — его жена видит в рыжем лишь друга, и никаких романтических чувств к нему не испытывает. Однако Лазовский всё равно напрягал его. Костя чувствовал — рано или поздно фотографишка себя проявит. И он не ошибся.
Гром для Елены грянул неожиданно. Она, после долгих уговоров, согласилась помочь лучшему — и единственному — другу, и стать моделью для одного из его проектов. Правда, она попросила Яшу, чтобы тот не выставлял ее снимки нигде, кроме закрытой выставки в его собственной студии. Работа моделью никогда Волкову не привлекала, но она не отрицала, что работать с Лазовским ей понравилось. Он был весьма обходительным мастером, всегда четко улавливал настроение своей модели, прерывался по первой просьбе и вообще создавал такие условия, чтобы девушка чувствовала себя максимально комфортно.
Оценила Лена и снимки. Они получились очень атмосферными. Волкова с некоторым удивлением признала, что она выглядела весьма неплохо. С распущенными, чуть встрепанными волосами, минимумом макияжа и простой одежде, она напоминала не роковую, ледяную красотку, а скорее, нимфу. Молодое свежее лицо словно светилось изнутри, а в глазах затаилась такая мудрость, что блондинка на миг засомневалась — а точно ли это она на снимках?
Но нет, это было её лицо, невинное и прекрасное. Словно не было трех лет ненавистного брака за плечами этой девушки. На снимках Елена выглядела счастливой, без вечного груза ответственности на плечах. Неудивительно, что проект Якова оценили профессионалы. Фото Лены называли незменым, а саму модель сравнивали с русалкой или сиреной. А автору — Якову то есть — даже предложили организовать масштабную выставку в самой западной точке страны. Мастера Калининграда с большим трепетом относились ко всему «морскому» творчеству и мимо работ молодого фотографа пройти не смогли.
И Яков согласился. Окрыленный успехом, он забыл о данном подруге обещании, и не просто выставил фотографии с ней, но и сделал их венцом своей экспозиции, справедливо рассудив, что такую красоту должно оценить как можно больше людей. Лазовский надеялся, что это заставит его подругу улыбнуться. Но вышло наоборот. Выставка стала причиной её слез, и окончательно сломила её волю.
Потому что о ней узнал Константин…
— Я никогда не видела, чтобы Костя так злился, — призналась Лена, по-прежнему глядя лишь на свои руки, пока я переваривал услышанное, — Его взбесило, казалось, не то, что я посмела участвовать в такой, по его мнению, сомнительной благотворительности. Он орал, что его жена не может быть моделью для какого-то безымянного фотографа, и что это навредит его репутации. Но мне казалось — нет, я была уверена, что дело в другом. Ему не понравилось то, какой я была на этих снимках. Слишком живой, слишком открытой, слишком…
— Счастливой? — подсказал я негромко, видя, что девушка запнулась, пытаясь подобрать нужное слово.
Та кивнула:
— Именно. Мой собственный муж никогда не мог добиться от меня подобного настроения. Это ударило по его самолюбию — то, что посторонний, по сути, человек, вызывает у меня эмоции, которых законный супруг добиться не может.
Почесав бороду, я едва заметно усмехнулся. Интересно, что бы её муж сделал, если бы увидел то, что видеть мог я? Если бы он услышал её искренний смех, и понял, что причина того — не он? Или, если бы увидел, как Лена сама тянулась за поцелуем — моим поцелуем — в то время, как само только присутствие мужа пробуждает в ней не самые приятные эмоции.
— Что было дальше? — спросил я, заметив, что Лена умолкла.
Вздохнув, девушка сказала:
— Костя скупил все фотографии. Как он сам пояснил мне — ему не хотелось, чтобы на его жену пялились посторонние мужики, как-то пошло фантазировали и прочий бред.
Я вспомнил, как сам пытался купить хотя бы одну работу Лазовского, но наткнулся лишь на жесткий облом — все фотографии были уже проданы. Оказывается, это Волков подсуетился. Шустрый, мерзавец. И ведь наверняка не повесил их нигде — ни в квартире, ни на работе. Не знаю, почему, но я был просто уверен в этом. такие прекрасные работы пылились где-то на чердаке, или в самой темной комнате их дома. Несправедливо. Потому что в этом я был солидарен с Яковом — такую красоту должны были видеть. Её нельзя прятать. Если бы я написал портрет Лены — я бы точно не удержался и показал его всем, кому только смог бы. А ведь я по натуре своей такой человек, который никогда никому не показывает плоды своих творческих порывов.
Но Лена изменила это. Медленно, шаг за шагом, я начал приоткрывать дверцу в свой маленький мирок. Сперва — с помощью салфеток, на которых рисовал разные глупости, и дарил их ей. Но постепенно я начинал испытывать необходимость не просто оформлять помещения, кафе или квартиры — нет, мне всё чаще хотелось, приходя в чей-то дом, видеть там свои работы. А, проходя мимо галерей, в моей голове всё чаще мелькала настойчивая мысль — а сколько людей пришло бы, вздумай я организовать собственную выставку?
— Однако, не это меня напугало, — продолжила Волкова, — Пропали не только мои фотографии. Яков…я не знаю где он, — призналась она дрожащим голосом, — Костя решил, что наша дружба слишком затянулась, и сделал так, что мы больше не виделись. Долгое время он просто не отвечал на мои вопросы, и я не знала, жив ли мой друг вообще.
— Ты же не думаешь, что твой муж убил его? — спросил я, даже не пытаясь скрыть сомнение в голосе.
Нет, одно дело — испортить карьеру, распугать клиентов, но убийство…это уже совсем из другой оперы. И хоть мне не нравится Ленин муж, я не мог допустить мысли, что она живет бок о бок с убийцей. Это…ну, мне просто не верилось в это.
Волкова покачала головой:
— Нет, помучив меня несколько месяцев, Костя всё же признался, что убедил Яшу уехать. Он живет, кажется, в Польше, у него своя студия, он процветает. Ия рада за него. Правда рада. Но те недели, которые я провела, терзаемая чувством вины, не зная, что с ним — они были самыми жуткими в моей жизни. наверное, после этого я и закрыла своё сердце, и смирилась со своей участью. А потом встретила тебя.
Сказав это, Лена подняла, наконец, на меня взгляд, и меня буквально захлестнула целая гамма самых разнообразных чувств. Сожаление, грусть, тоска, и где-то на самом дне робко проблескивала надежда.
— И ты был таким…настойчивым. Это раздражало, но вместе с тем безумно притягивало меня. Я начала доверять тебе — не сразу, но это пришло ко мне. Поначалу ты просто заменял мне его — моего лучшего друга. Но постепенно ты вытеснил его, полностью завладев моими мыслями. И я испугалась. Потому что, если мой муж смог избавиться от моего друга, то что он сделает, если узнает, что я не просто водила его за нос последние пару месяцев, но еще и умудрилась влюбиться?
И вот, это снова прозвучало. То самое слово, которое я так хотел услышать, и одновременно с этим так страшился этого момента. Наверное, потому что в нашем случае признание всегда было окрашено в оттенки горечи. Мы не могли позволить себе просто насладиться этим чувством. И только она — девушка, которая сидела передо мной и едва сдерживала слёзы — могла это изменить.
— Уйди от него, — в очередной раз попросил я, едва сдерживаясь, чтобы не повысить голос.
Но Волкова упрямо покачала головой:
— Не могу. Мой муж — страшный человек. Ты просто не знаешь, на что он способен.
Но я только усмехнулся:
— Да нет, наслышан я о происках твоего супруга. Он хотел отобрать у нас это здание, — пояснил я в ответ на вопросительный взгляд Лены, — Стас рассказал мне. Но, как видишь, школа по-прежнему существует. Он не смог ничего сделать тогда — не сможет и теперь.