Весна на Одере
Шрифт:
Однако, присоединившись к своим, он с удовольствием подумал об этом красивом и славном ордене на вновь введенной недавно красно-белой ленте. Впрочем, он тут же прикрикнул на себя: "Не раскисай!"
"Да и Кверштрассе, - думал он, по возможности охлаждая свой пыл, - мы так быстро захватили только благодаря гвардии майору Лубенцову. Он ударил гранатами по немцам с тылу..."
Он вспомнил о Лубенцове с глубокой симпатией. Опасно ли он ранен? Вернется ли в дивизию?
Солдаты поглядывали на Чохова с уважением. Даже Сливенко, который вначале относился к нему
Во время боев за Шнайдемюль капитан восхитил своих солдат необыкновенным хладнокровием. Он был словно заворожен от пуль, и вся повадка его была такая, будто его и в самом деле в детстве намазали волшебной мазью, как он сообщил на одном привале. Только пятка, с мрачноватым видом объяснял он своим солдатам, пятка, за которую мама его держала в это время, осталась необмазанной, и это есть его единственное уязвимое место.
– Да это же вы про другое рассказываете, - рассмеялся Семиглав.
– Это ахиллесовой пятой называется.
Чохов сказал:
– Так нечего и спрашивать.
Дул сильный северный ветер, и солдаты шли согнувшись. Полы шинелей и концы плащ-палаток развевались, громко хлопал брезент, покрывавший повозки. Мокрый снег падал на стволы минометов. Ветер гудел в придорожных деревьях, низко стлался по полям, рвал с балконов и окон белые тряпки.
На четвертый день марша рота остановилась в большом барском поместье. За густо побеленной каменкой оградой, над которой торчали голые ветки больших деревьев, стоял старый дом с мезонином. Стены его были увиты плющом, вьющимся красивыми узорами, похожими на морозные узоры зимних окон.
Старшина Годунов, разместив солдат, пошел, по своему обыкновению, поглядеть на помещичьи службы. Что ж, конюшни и скотный двор были "на высоте", почти не хуже, чем в родном алтайском колхозе. Только здесь, все это богатство принадлежало одному человеку, и Годунов опять презрительно усмехался по этому поводу.
Он сказал парторгу:
– Еще говорили, немцы - культурный народ... А разве это культурно, когда один имеет столько, а другие - ни черта?!
Во дворе, среди отштукатуренных служб, стояла легковая машина "Мерседес-Бенц", к радиатору которой было приделано обыкновенное деревянное дышло для пароконной упряжки. Годунов созвал всех солдат, чтобы они полюбовались на это устройство.
Солдаты громко смеялись, очень довольные тем, что бензин в Германии кончается и что даже помещики ездят на "конском бензине".
Годунов пристроил возле этой немецкой кареты времен Гитлера чоховскую старинную карету времен кайзера Вильгельма и, распорядившись насчет ужина, отправился в соседние крестьянские дворы, где порядком испуганные немцы встречали его подобострастными улыбками. Так как Годунов знал по-немецки только слова "хальт" и "капут", он и не стал с ними объясняться, а просто, как турист, осмотрел несколько крестьянских дворов, заваленных навозом, маленьких и унылых. И, вполне удовлетворенный осмотром, покачивал головой и громыхал:
– Все ясно!
Довольная улыбка сползла с лица старшины, когда он, вернувшись обратно на помещичий двор, обнаружил отсутствие одного из солдат Пичугина. Выяснилось, что Пичугин отстал еще на дневном большом привале, в городке Шенеберг. Старшина забеспокоился. Приходилось докладывать капитану о пропаже солдата.
– Найти его, - сказал Чохов.
Годунов отрядил Семиглава в Шенеберг. Поздно вечером, когда все уже улеглись спать, Семиглав, наконец, вернулся вместе с Пичугиным.
– Где пропадал?
– спросил старшина, усвоивший ясную и отрывистую манеру чоховской речи.
Пичугин, немолодой тщедушный человек, родом из-под Калуги, стоял перед старшиной, мигая узенькими голубыми глазками.
– Заснул, товарищ старшина, - сказал он.
– А проснувшись, не знал, куда идти. Ждал, авось вы кого-нибудь пришлете за мной.
То же самое Пичугин повторил подошедшему капитану, добавив:
– Спасибочко, что прислали за мной!..
Он говорил униженно, но лукаво. Говорил явную неправду.
– На здоровьечко, - сказал Чохов.
– В следующий раз пошлем за тобой пулю.
И он отошел, оставив Пичугина раздумывать над этой угрозой.
Пичугин почесал редкие рыжеватые волосы и шепнул Семиглаву с испугом:
– А что ты думаешь? Убьет! Он такой!..
В барском поместье все затихло. Пичугин погулял по двору, потом вернулся в дом, заглядывал в лицо то одному, то другому из спящих солдат. Все спали. И только в большой комнате, заставленной книжными шкафами, на большом диване полулежал Сливенко и курил огромную махорочную скрутку, огонек которой вспыхивал в полумраке, освещая задумчивое лицо старшего сержанта.
Пичугин на цыпочках подошел к парторгу, с минуту постоял молча, наконец сказал:
– Посмотри-ка, что я тебе покажу.
Он выбежал и тотчас же вернулся со своим вещевым мешком. Развязывая лямки, он хитро ухмылялся, как заговорщик.
– Посмотри-ка, Федор Андреич, - сказал он тоненьким, не совсем уверенным голоском.
– Погляди в мой сидор, чего я достал.
В вещмешке лежали свернутые трубкой хромовые кожи.
– А зачем они тебе?
– думая о чем-то своем, равнодушно спросил Сливенко.
– Солдату они ни к чему, это ты правильно говоришь, Федор Андреич, а штатскому крестьянину они в самый раз. Войне вот-вот конец. То-то. Это верных три тыщи у нас в Калуге. Немец все разграбил, забрал, люди в лаптях ходят, как до революции. Вот оно что!
Сливенко махнул рукой:
– Да перестань ты!.. Что ты, своими двумя кожами всех обуешь?
– Как так всех?
– обиженно сказал Пичугин.
– Зачем мне все? У меня и своих довольно! Семья, Федор Андреич, шесть душ.
– Семья?
– Сливенко посмотрел на Пичугина, но ничего не сказал. А Пичугин не унимался: