Весна на Одере
Шрифт:
– Русска слечна*... Плакала, плакала... и умерла, - так рассказал чех про эту девушку.
_______________
* С л е ч н а - девушка (чешск.).
Стало очень тихо. Все ждали, что скажет Сливенко. Он помрачнел и отрывисто произнес:
– Заходьте.
Они вошли во двор веселой гурьбой. Правда, увидав стоящую у окна старуху в черном платье, батраки оробели и замедлили шаг, но Сливенко, приметив это, ободряюще сказал:
– Идемте, не бойтесь.
Он посмотрел на старуху в упор такими ненавидящими глазами, что та, трепеща,
Окружив освобожденных батраков, солдаты оживленно заговорили с ними главным образом руками и глазами. Старшина Годунов встал во весь свой исполинский рост, кликнул двух немок с высокими прическами и велел им угощать батраков.
– Всё, что попросят, - объяснил он, - подавать! Понятно?
Однако ему и этого показалось мало. Он велел прислуживать у стола старухе. Медленными шажками проходила она из кухни к столу и уходила обратно, неся тарелки в дрожащих толстых руках.
Сливенко отошел с чехом в глубь двора. Здесь он постоял молча, потом спросил:
– А кто она была?.. Та русская?..
Чех объяснил, что девушка работала здесь в качестве "Schweinmadchen" (свинарки), а была она родом из Украины.
– С Украины?
– переспросил Сливенко и стал закручивать махорочную цыгарку.
– Так, - ответил чех.
Сливенко сел на скамейку, пригласил чеха сесть рядом с собой и сказал:
– Закурить не хотите?
Еще бы! У батраков совсем не было табаку, и это, пожалуй, было хуже голода. Сливенко отсыпал чеху в ладонь половину содержимого своего большого шелкового кисета.
Да, девушка была с Украины - чернявая, смуглая, с длинными косами. Вот там, на скамейке, возле свиного хлева, сидела она вечерами и плакала, покуда этого не замечали баронесса или управитель герр Фогт. Баронесса всплескивала руками и возмущенно говорила: "Ах, боже мой, русская опять сидит без работы!" "И почему они плачут?" - удивлялся управитель.
– С длинными косами?
– спросил Сливенко.
– Так, - сказал чех.
Она вместе с другими прибыла сюда в сорок втором году. Они все очень плохо выглядели.
– Ясное дело, - сказал Сливенко и, наконец, хрипло спросил: - Как ее звали?
Ее звали не Галя, а Мария.
Чех ушел к столу, а Сливенко остался сидеть на этой самой скамейке у свиного хлева, горестно подперев голову руками. Хотя девушка и не была его Галей, но разве мало в Германии барских имений и русских могил?
Солдаты расшумелись.
Молодежь окружила стройную молодую голландку с ослепительно золотыми, почти рыжими волосами, падавшими до плеч.
Она была очень красива, ее ярко-синие глаза бросали из-под длинных черных ресниц победительные взгляды на солдат, млевших от удовольствия. К сожалению, голландка представила и своего мужа, тихого белесого голландца, и это охладило пыл Гогоберидзе, которому красотка очень понравилась.
– Ну, что?
– подшучивал Пичугин, подметив разочарованный взгляд Гогоберидзе.
– Замужняя бабёнка, а? А ты все-таки, знаешь, не зевай...
– Ну нет, - обескураженно ответил Гогоберидзе.
– Голландец, союзник, понимаешь!..
Пичугин молодцевато поглядывал на женщин, в особенности на одну уже немолодую француженку - "по годам в самый раз" - и говорил с ними безумолку, немилосердно склоняя на русский манер немецкие слова:
– Теперь вам, фравам, погутшает!..
Женщинам было весело. Они ловили завистливые взгляды немок и исподлобья, злорадно усмехаясь, наблюдали баронессу фон Боркау, как она ходит, мелко перебирая ножками, от кухни к столу, от стола к кухне. Как они жалели, что не знают ни слова по-русски!
Впрочем, златокудрая красавица Маргарета знала песню, которой она выучилась у своих русских подруг здесь, в поместье. И она запела нежным голоском, бойко вскидывая на солдат синие смелые глаза и ничуть не стесняясь. Произносила она русские слова с невозможным акцентом:
Миналёта кекаталис,
Солитиста олетой!
Это должно было означать: "Мы на лодочке катались, золотистый, золотой". Солдаты раскатисто смеялись.
V
Когда Чохов прибыл в штаб батальона, оказалось, что вызвали его на совещание - обычное летучее совещание командиров рот по поводу порядка марша и замеченных в нем недостатков, подлежащих устранению.
Все обратили внимание на угрюмый вид комбата. Хотя он говорил привычные слова: о заправке бойцов, о чистке и смазке оружия и т. д., но, казалось, он думал в это время о чем-то другом, то и дело останавливался, запинался, и его легкое заикание - следствие контузии сорок первого года - сказывалось сегодня особенно явственно.
После совещания зашла Глаша. Она пригласила командиров рот завтракать и, силясь улыбаться, сказала:
– Последний раз вместе позавтракаем, деточки...
Выяснилось, что утром получено приказание откомандировать Глашу в распоряжение начсандива "для прохождения дальнейшей службы".
Приказание это было совершенно неожиданным для Весельчакова и Глаши. Майор Гарин, проводивший расследование, много раз заверял, что все в порядке и что никто их не собирается разлучать.
И вот внезапно - это приказание.
Робкий Весельчаков, который не любил и не умел разговаривать с начальством о своих личных делах, все-таки после Глашиных настояний позвонил заместителю командира полка. Но и заместитель и начальник штаба майор Мигаев довольно резко ответили, что раз есть приказ, значит - нечего рассуждать.
Тогда Глаша позвонила в штаб дивизии майору Гарину. Тот смущенно сказал, что ничего не мог поделать, так приказал корпус. Корпус! Для Весельчакова и Глаши корпус был недосягаемой высотой, чем-то почти заоблачным. Они ужаснулись тому, что их "дело", их простые имена фигурировали где-то там, в корпусе.
Сели за стол, но сегодня не было того оживления, какое обычно царило за столом у хлебосольной Глаши. Разговаривали тихо и о посторонних вещах.
Весельчаков молчал, только время от времени вскидывал глаза на Глашу и невпопад говорил: