Весна незнаемая

Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Поди, отец, поди! – причитала Ракита. – Узнай, где он хоть, твой жеребец непутевый!

– Не ходил бы ты, Вестим! – одновременно советовал осторожный Овсень. – Как бы и тебе под горячую руку в поруб не ссыпаться. Знаешь ведь, к кому идешь. До завтра-то он поостынет…

И даже назвать князя по имени Овсень боялся, как боятся упоминанием призвать нечисть. Князь Держимир в гневе был немногим лучше Змея Горыныча.

– Иди, иди! – настаивали другие. – А то сейчас дружину пришлет, всех подряд похватают, да всех в поруб! Хорошо, если весь конец не спалят! Ты у нас старший – иди, разговаривай. Скажи, что мы к

тому буйству непричастные и княжий род завсегда уважаем…

– Вот, помню, в тот год, когда Молнеслав княжить начал… – заводил какой-нибудь старик.

Но на него досадливо махали руками: кровавые и смутные события полувековой давности не хотелось вспоминать, как не хотелось допустить мысли, что нечто подобное может повториться.

– Ой, пропал сын, пропадет и муж у меня! – вопила Ракита, уже забыв, что сама вытолкала Громобоя на княжий двор чуть ли не силой. – Посадят моего старика, с него все взыщут! Ой, Матушка Макошь, Перун Праведный! Улада Благодетельница!

– Сама ведь Громобоя к князю посылала! – отворачиваясь, ворчал Долгождан, ее старший родной сын. – Весь день гудела!

– Посылала-то не на драку! – шипела в ответ Зарина. – Кто его просил княжича бить? Хоть бы ты удержал! Глядел, рот разиня!

– Как же, удержишь его! – отвечал ей за брата Смиряка. – Кто бы сумел!

Стемнело, близка была ночь, но о покое оставалось только мечтать. Во всем Кузнечном и во всех соседских концах скрипели двери, поблескивали огоньки лучин, поскрипывал снег под ногами, тянуло дымом и слышались негромкие, возбужденные и приглушенные тревогой голоса.

– Да в святилище Громобой! – прямо посреди улицы рассказывал Солома, только что прибежавший из детинца. Несмотря на поздний час, его обступила плотная толпа мужчин, женщин, даже детей. – Сам Зней его укрыл и князю не отдает. Не отдам, говорит, сын Перуна тебе, княже, неподсуден! Говорит, он должен Перуну служить, а не тебе, потому его Перун сюда призвал, а тебя наказал, что ты его против судьбы хотел толкнуть! Во как сказал!

– А князь что?

– А князь что? Ну что… Из святилища-то он не возьмет.

– Зней не отдаст! Уж сказал, так это как гора каменная! – обрадованно говорили одни.

– А нам-то за него теперь отвечать? – возмущались другие. – Его Зней укрыл, а нас кто укроет?

– А ему теперь так до седых волос в святилище сидеть? – вздыхали женщины. – А про виру-то правда?

– Так князь сказал, – удрученно подтвердил Солома, поскольку с этой новостью даже его веселый нрав ничего не мог поделать. – За обиду…

– Да мы за два года восемьдесят гривен не платим!

– Закон такой! – вздыхали старики. – Еще при князе Остромысле вече решило: если посадский княжьего человека побьет, то платить десять гривен.

– Так десять! Не восемьдесят! – гудели кузнецы. – Нет такого закона, чтобы две годовых подати драть!

– А княжеских братьев бить закон есть? Ты мне скажи – есть?

До ночи кузнецы так и этак толковали, но идти к князю прямо сейчас духу не хватило. Лучше завтра. За ночь княжеский гнев хоть немного поостынет, а тем временем может явиться хоть какое-то средство поправить дело.

Наутро в посаде царило бурное оживление. Еще затемно к каждому из кончанских старост, богатых купцов или уважаемых стариков прибежали княжеские отроки с приглашением: князь хотел собрать как можно больше народа. За ночь его ярость уступила место твердой решимости во что бы то ни стало наказать дерзкого кузнеца, посмевшего поднять руку на его брата. Держимир не был особенно честолюбив сам по себе, но очень высоко ценил и ревниво оберегал княжеское достоинство вообще. Обида всему княжескому роду и кровь обожаемого брата сделали его жажду расплаты такой решительной, что Громобой даже нарочно не придумал бы средства возбудить в князе более сильную вражду.

К Хоровиту тоже прибежал отрок из княжеской дружины. Но еще раньше явилась тетка Нарядиха.

– А правда, что говорят? – затараторила от порога. – Правда, что вашу Веселину за Громобоя просватали, а Баян ее чести лишить хотел? Правда?

– Да ты сдурела, кума! – Изумленная Любезна выронила из рук горшок, и остатки остывшей каши потекли по полу, к радости собаки и двух котов.

Трехлетний Взамен на четвереньках проворно подбежал к горшку вместе с ними и стал подлизывать кашу, оттирая пушистых товарищей, иногда мяукая для пущего сходства. Но никто из взрослых даже не заметил его проделок.

– Да кто же такую дичь несет?

– Люди говорят!

Оказалось, что так или примерно так говорят все окрестные улицы. Расходились в мелочах: одни считали, что Веселину просватали за Громобоя, другие – что не за Громобоя, а за его брата Долгождана. Не зря же он там рядом случился. Что? Он женат? Да нет, это другой брат женат. Да нет же, этот. Ведь что-то же такое там было! Зная любвеобильный и не слишком совестливый нрав Байан-А-Тана, никто из прямичевцев не находил подобный оборот невероятным. Его много раз видели на гуляньях с Веселиной, и разговоры о неудачном сватовстве Вестима в доме Хоровита опять вспомнились. Лада их разберет, кто там кого любит, но только в том-то все и дело! При одном упоминании Хоровитовой дочери собеседники начинали с жаром кивать, уверенные, что теперь-то они все понимают.

– Ох, народил девок! – горестно приговаривал Хоровит, сжимая руками голову и покачиваясь. – С одной-то наплачемся, а ведь еще две растут! Ох, Матушка Макошь!

– Ты хоть у князя-то расскажи, как было дело! – наставляла его Любезна. – Не бесчестил нас никто, пусть не болтают!

Но и после того как Хоровит рассказал у князя о неудачном сватовстве Беляя, слухи не прекращались. Повод к драке выглядел слишком легковесным и недостоверным.

– Что-то темнят! – украдкой перешептывались старейшины. – Дочку-то позорить жаль, известное дело! И князю-то брата выгородить охота, вишь, обрадовался! Что-то тут не так!

– Не так! – с горькой насмешкой воскликнул старик Бежата, услышав возле себя подобный же шепот. – А как вы хотели-то? Будто драки по-умному бывают! Смешно! Да какую драку ни возьми – глупая и есть! Дурное дело нехитрое!

Однако часть слухов оказалась недалека от истины – та, что касалась виры за обиду. Князь поставил условие: или Кузнечный конец берется доставить ему самого Громобоя, или платит двадцать гривен. Кузнец, ударивший княжьего брата безо всякой вины, да еще и на глазах у дружины, подлежал строгому наказанию, с этим спорить не приходилось. Старейшины Кузнечного конца могли призывать князя Держимира не к справедливости, а только к милосердию. Даже разложенные на все дворы, двадцать гривен были огромными деньгами.