Весна
Шрифт:
Никто руки не поднял.
— Да вы что, остолопы! — крикнул Лев Савельевич. Он когда сердился, то всегда выражался подобными словами.
Я вспомнил, что говорил вчера батюшка в комнате Анастаса, и у меня заныло сердце. Я поднял руку.
— Ну? — сказал Лев Савельевич.
Но, вместо того чтобы ответить, чем выражается подлежащее, я спросил учителя:
— Где наш Алексей Васильевич?
Учитель нахмурился, кашлянул и пробормотал:
— Не знаю…
Тогда встал Андрей Кондарев и прямо сказал:
— Нет, вы знаете, только скрываете. У нас история сейчас, а не русский.
И пошел из класса, не спросив разрешения.
За ним пошел Илька, за Илькой — я. А за нами — все остальные ребята.
Лев Савельевич выскочил из класса и что-то закричал нам вслед, но мы даже не обернулись. С топотом и гиканьем мы уже спускались по лестнице, когда дорогу нам преградил сам инспектор училища Михаил Семенович, самый страшный человек из всего училищного начальства. Меж собой мы звали его Михаилом Косолапым. И он действительно своей дородностью, маленькими глазками и вывернутой в сторону ступней одной ноги был похож на медведя.
— Стоп! — рявкнул он. — Кто отпустил? Мы замерли.
— Почему гвалт? Кто отпустил, я спрашиваю! Подбежал Лев Савельевич:
— Никто не отпускал, Михаил Семенович. Сорвались как бешеные и понеслись. Точно нечистая сила в них вселилась.
— Зачинщики? — выкрикнул инспектор.
Все молчали. Лев Савельевич немного выждал и со злорадством ткнул пальцем сначала в Андрея, потом в Ильку и, чуть поколебавшись, в меня.
— Вот они, зачинщики, вот!
— Шапки! — приказал инспектор.
Это означало, что мы трое остаемся «без обеда» и должны отнести свои фуражки в учительскую.
— Марш по местам!
Мы понуро вернулись в класс.
Лев Савельевич сел за стол, погладил бороду, запустил кончик ее в рот. Покусал и спросил:
— Нуте-с, так чем выражается подлежащее? Кто скажет?
Но и на этот раз никто не поднял руку. Видя, что ничего не получается, Лев Савельевич принялся объяснять какое-то склонение. Его никто не слушал. Даже не смотрели на него.
Когда прозвенел звонок, он встал, с грохотом оттолкнул стул и быстро вышел.
Училище опустело, затихло. Слышно было только, как где-то в другом классе сторожиха шаркает метлой.
Андрей, Илька и я сидели рядышком и молчали.
— Как думаете, где Алексей Васильевич? — первым заговорил я.
— Спрашиваешь! Известно где: в тюрьме, — сказал Илька.
Я и сам подозревал это, но от такого решительного ответа у меня будто оторвалось что-то в груди.
— Откуда ты знаешь? — попробовал я поспорить.
— Знаю, — загадочно ответил Илька.
— За что?
— За французскую революцию.
— Так ведь про французскую революцию и в нашей «Истории» напечатано.
— Напечатано, да не так.
Андрей больше все молчит, а тут он заговорил;
— Нашему царю тоже надо голову отрубить, как Людовику. Пусть не расстреливает людей.
Илька присвистнул.
— А другой царь будет лучше? Мы опять помолчали.
— Как думаешь, Илька, кто на Алексея Васильевича донес? — спросил Андрей.
— Известно кто — батюшка.
— Наверно, он, — сказал и Андрей.
— Он, я знаю, — вырвалось у меня.
Илька повернулся ко мне и подозрительно спросил:
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, — ответил я.
Илька посмотрел на меня и вздернул плечом.
— Тебя не поймешь. За Алексея Васильевича стоишь, а с попами компанию водишь. Ты ж сам говоришь, что донес поп.
— А ты мне все говоришь? — с укором спросил я. — Ты тоже от меня все скрываешь.
— Я! Разве я имею право тайну выдавать?! Да пусть меня тоже в тюрьму посадят, пусть мне палач руки-ноги ломает — я все равно смолчу.
— И я, — сказал за Илькой Андрей.
— И я, — сказал за Андреем я.
Пришла сторожиха подметать пол и выгнала нас из класса. Мы отправились во двор и сели на скамью на солнышке. Скамья стояла под самым окном учительской. Окно было открыто. Илька предложил выкрасть фуражки и убежать. Так мы и решили. Но тут из окна донесся громкий говор. Мы узнали голоса Артема Павловича и Льва Савельевича. Лев Савельевич говорил:
— Идите домой, Артем Павлович, проспитесь.
А Артем Павлович отвечал:
— Я пойду, пойду, но раньше ответьте мне на проклятый вопрос: кто мы, люди или чиновники?
— Странный вопрос, неуместный.
— Нет, уместный. Если бы мы были люди, мы пошли б к жандармскому полковнику и плюнули ему в лицо: не трогай порядочных людей! Да, порядочных! Только он один и был среди нас порядочный, а все остальные либо чинодралы, либо просто сволочи, хоть и числятся учителями. Мы учителя, а чему мы учим, чему?
— Не знаю, чему учите вы, а я учу детей великому-русскому языку.
Артем Павлович хрипло рассмеялся.
— Это вы-то учите великому русскому языку?! Вы-то? Да если бы Тургенев услышал, как вы учите детей этому великому русскому языку, он взял бы вас за ухо и вывел из класса.
— Ну, знаете ли, Артем Павлович, — запальчиво крикнул Лев Савельевич, — вы хоть и пьяны, а думайте, что говорите!..
— А то что будет? — придирчиво спросил Артем Павлович. — На дуэль вызовете? Так теперь на дуэлях не дерутся, да и смелости у вас не хватит. Или, может, донесете на меня, как донесла какая-то скотина на Алексея Васильевича? Если б знать, кто это сделал! Я б его в уборной утопил.