Весной в половодье
Шрифт:
— А рано еще, — сказал Набоков, подходя к берегу. Иван Савельевич не спеша достал карманные часы на мягком черном ремешке:
— Десять минут восьмого. — И, помолчав, добавил негромко, как бы для себя: — Дома сейчас я бы на конюшне побывал и в кузницу заглянул. Без дела, скажу тебе, жить совсем невозможно. Вот вечером легли, а заснуть не могу. Ну чего, спрашиваю, тебе надо? Семена у тебя готовы — сам по зернышку отбирал. На бригадном дворе, в сарае — хозяйский порядок. Тут тебе не только весенний инвентарь к делу приготовлен — тут
Взгляд Ивана Савельевича упал на протянувшуюся под берегом зубчатую полосу песка с торчавшими кое-где по ней молодыми тополевыми кустами. У него зашевелились и полезли вверх брови.
— Прибыль-то какая! Ну и ну... — покачивая головой, сказал Савушкин. — Вчера вон тот куст на сухом месте был, а за ночь он в воде очутился... Хворосту надо больше натаскать, а то скоро тут вокруг все затопит.
— А я думал, к утру непременно мороз тяпнет. Эх, и холодище был! — проговорил Набоков, потирая руки.
— Это от ветра. Ветер весь лед сломал, — сказал Иван Савельевич. — Тепло будет. Всю ночь где-то рядом ручей журчал.
Они вернулись к затухающему костру. Леня сидел на кучке хвороста и спал, уткнувшись лицом в колени.
— Малый-то наш, как куренок, свернулся. Разобрало в тепле, — вполголоса заметил Савушкин; вокруг глаз у него собрались ласковые морщинки.
Леня поднял голову и, оглядевшись, торопливо выпрямился. Заспанное лицо его с полуоткрытым ртом, яркими и свежими, словно красная смородина, губами застенчиво улыбалось.
Савушкин шагнул к мальчику, собираясь что-то ему сказать, но внезапно отшатнулся назад и схватился рукой за грудь.
— Что с вами? — встревожено вскричал тракторист и неловко поддержал Ивана Савельевича за плечо.
Подбежал и Леня.
Иван Савельевич шумно вздохнул.
— Напугал я вас? — виновато спросил он и опустился на хворост. — Это у меня сердце... Шалит иной раз...
Во время завтрака он старался не глядеть на Леню. Только один раз украдкой бросил он на мальчика быстрый беспокойный взгляд.
«Почему я вчера не заметил сходства? Глаза и губы... и улыбка эта. Ну вылитый сынок, когда он таким же вот шустрым пареньком был!» — думал с тоской Савушкин, уставясь на потускневшие угольки и чувствуя, как все еще учащенно бьется встревоженное сердце.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ВОДА ВСЕ ПРИБЫВАЕТ
С утра солнце пряталось где-то за светлыми, полупрозрачными облаками. Но к обеду день разгулялся, и прямо над рощей в далекой голубой вышине засверкало солнце. Стало совсем тепло. Запахло талой землей и прошлогодними листьями. От Волги потянуло прохладой, приятной и освежающей.
В роще было необыкновенно шумно.
— Ленька, ты чего там возишься? — закричал раскрасневшийся Набоков, взваливая на плечо тяжелую вязанку хвороста. — Я пошел!
За высокими березками мелькала тонкая фигурка Лени с охапкой валежника в руках. Мальчик торопливо шагал к старому покосившемуся осокорю, возле которого лежала кучка дров.
— Я тоже сейчас! — звонкий голос Лени разнесся по всей роще.
— Отстаешь, — усмехнулся тракторист, направляясь к поляне.
— Это еще посмотрим, кто отстанет! — запальчиво ответил Леня. — Правда, Иван Савельевич?
— Я тоже так думаю, — подал голос Савушкин. — По всему видать, что мне быть последним. Где за вами, молодыми, угнаться!
На шум прилетела сорока. Она - опустилась на самое высокое дерево и стала осматриваться по сторонам. Потом, осмелев, непоседливая птица перелетела на нижнюю ветку, с любопытством поглядела на людей, никогда раньше не бывавших здесь в такое время, и вдруг, взмахнув крыльями, громко, во все горло прокричала: трра-а!.. трра-а!..
— Я вот тебя! — сказал Савушкин и замахнулся на нее хворостиной.
Но сорока нисколько не испугалась. Она перелетала с дерева на дерево, все время стараясь держаться неподалеку от людей, и беспокойно вертела головой, уставясь вниз то одной бусиной черного глаза, то другой. Сорока точно высматривала: нельзя ли чем поживиться?
Схватив первую попавшуюся под руку палку, Леня запустил ею в привязчивую птицу. Сорока взлетела и, возмущенно стрекоча, опустилась на соседнюю березку.
Посмеиваясь, Иван Савельевич заметил:
— Не зря в народе говорят: любопытна, как сорока!.. А эту белобоку кто-то уже проучил за нахальство и воровство, да, видно, мало!
— Как «проучил»? — удивился Леня.
— Посмотри-ка ей на хвост.
Мальчик взглянул и засмеялся: у сороки вместо длинного радужного хвоста торчало лишь одно помятое перо.
— Этих сорок страсть как охотники не любят, — проговорил Иван Савельевич. — Самая, говорят, вредная птица.
Как увидит охотника, тут же и начинает стрекотать на весь лес: зверей предупреждает. Вот какая плутовка!
...Под вечер Савушкин сказал, окинув взглядом сложенное у шалаша топливо:
— Я так соображаю, молодцы: хватит нам этих дровишек. А теперь давайте посидим, отдохнем.
И бригадир зашагал к берегу, на ходу отряхиваясь от прицепившихся к одежде листьев и кусочков коры.
Разглядывая царапины на рукавах кожаной куртки, Леня подумал: «Мама обязательно браниться будет. «Новая куртка, скажет, а ты поцарапал ее всю...» Может, сочинить что-нибудь? Например, про волка. Как самый настоящий волк бросился на меня из-за кустов, а я как его схватил да как...»
У мальчика озорно засверкали черные глаза. Посмотрев на стоявших у самого обрыва Набокова и Савушкина, он три раза повернулся на пятке и тоже побежал к берегу.