Весны гонцы. Книга 1.
Шрифт:
Алена, чтобы прогнать беспокойные мысли, принялась за лекции по литературе, но через полчаса нестерпимо захотелось спать, и она сунула конспекты под подушку.
Сон пришел, тяжелый, путаный.
Она кричала Глаше, что «ничуть не опоздала на репетицию», часы показывали семь тридцать. Вдруг кто-то грубо обнял ее, она размахнулась, попала в лицо…
Послышался смех Анны Григорьевны… Сгорая от стыда, сознавая, что поступает подло, Алена беспомощно врала, будто Гартинский принял ее за Лику… Мелькнула Лика с сияющими тревожными глазами… Гартинский тотчас
Как всегда и некстати, выскочил Огнев: «Она же не комсомолка!» Соколова засмеялась и ответила почему-то нараспев: «Тогда пусть отморозит ноги».
Алена кинулась бежать, но знала, что это бесполезно, что все будет так, как хочет Соколова.
Ноги наливались свинцом, и вот уже нет сил двигаться, ужас сжимает горло, не дает крикнуть…
И вдруг все оборвалось. Она оказалась в «Победе». Рядом за рулем — капитан Щукин. Не нужно ни оправдываться, ни объяснять, ни отбиваться. И она до слез благодарна ему и хочет сказать: «Вы самый удивительный…»
— Ленка! Ленка!
Над ней огромные глаза, серое Лилино лицо.
— Он не пришел! Не пришел!
Алена не может понять: кто, куда не пришел, где она, какой день и час?
Лиля в разлетающейся расстегнутой шубке мечется по сумеречной комнате.
— Хоть бы ничего не случилось! Нет, лучше бы его задавил трамвай! Нет! Ленка, Ленка! Проснись же!
Глава девятая. Как же это случилось?
Случилось то, чего Алена никак не ожидала: она схватила тройку по литературе.
Сбившись на первом вопросе — о Державине, Алена вдруг испугалась — ведь толком-то повторить ничего не успела! — и пошла мямлить. Виталий Николаевич старался помочь вопросами, сам растерялся не меньше ее — быстро замотал вокруг шеи свой длинный теплый шарф, размотал и опять замотал. А она стала сомневаться даже в том, что знала твердо, говорила жалким, задушенным голосом. Мучил стыд перед Виталием Николаевичем, сознание, что она завалит предмет и потеряет стипендию, страх, что вот-вот войдет Анна Григорьевна, а больше всего мешал Сашка: он сидел на задней парте и не столько готовился, сколько буравил Алену своими горящими злыми глазами.
— Что же мне с вами делать, голубчик? — огорченно и виновато сказал Виталий Николаевич. — Четверку не имею права поставить, а тройка вас…
— Нет, пожалуйста, мне все равно, — торопливо ответила Алена.
Можно было попросить Виталия Николаевича поставить двойку, чтобы пересдать, но ей сейчас хотелось только поскорее кончить это позорище и уйти. И вот у нее в зачетке красуется тройка.
Держалась Алена гордо, на сочувственные расспросы товарищей задорно отвечала:
— Как-нибудь не пропаду без вашей стипендии.
Ее оставили в покое — все разъезжались на каникулы, экзамен был последний.
А по правде — сердце замирало, когда Алена думала о предстоящем семестре. Все ее планы рушились. Она рассчитывала, что заработок на школьных елках позволит ей полностью вернуть долг Лиле, съездить на каникулы домой за собственный счет,
Домой Алена не поехала, написала матери, что из-за Лильки (дескать, опять не сдала литературу). Написать родным правду — значило просить помощи, а откуда им взять?
Выход один — искать заработка. Но где? Что она умеет? Сунулась было в типографию, но там требовались постоянные работники, кроме того, машины, незнакомые Алене, новые, — пока-то выучишься! Искать кружок самодеятельности? Где искать и как заниматься? Лучше бы всего в массовках у гастролирующих театров. Этим делом ведает профком, надо ждать начала занятий.
В прошлом году каникулы промчались мигом, а сейчас Алена не могла дождаться конца. На этот раз она осталась совсем одна в комнате — даже Клара уехала. Дни тянулись нудно, бестолково, читать не хотелось. Принялась шить блузку из старого платья. Крутила, вертела, мусолила блузку и, конечно, испортила: под мышками жмет, а спинка почему-то лезет кверху.
В театр Алена ходила всего два раза и оба неудачно — спектакли оказались старые, скучные. К вечеринкам остыла, пошла было к Шараповым, потом с Джеком и Володей Сычевым к приятелям Джека. Но все показалось неестественным, натужно-глупым, некрасивым. И все одно и то же: те же пластинки, те же анекдоты, стандартные комплименты, несмешные остроты, тяжелые взгляды, торопливые руки, обнимавшие в танцах, — надоело! И почему прежде это нравилось?
Все получилось плохо. Алена чувствовала себя виноватой во всем, что случилось с Лилей, и терялась, не знала, как и чем исправить, мучилась от своего бессилия. Даже с подготовкой к литературе выходила одна маета. Гартинский то проводил с Лилей все свободное время, то исчезал, не звонил и не подходил к телефону. А Лиля то дурела от счастья и пряталась от Алены, то цеплялась за нее, умоляла позвонить Гартинскому, подстерегала его у входа в театр или вдруг, забравшись с ногами на тахту, уставясь в одну точку, молчала, как немая.
— Ты же из института вылетишь! — пугала ее Алена. — Думаешь, без конца с тобой лялькаться будут?
— Ленка! — притягивая ее к себе на тахту, умоляюще сказала Лиля. — Я все равно сейчас ничего не понимаю. — Она крепко прижалась к Алене и уткнулась лицом в ее плечо. — Читаю сама или ты читаешь — а ничего, ровно ни слова не понимаю! Ленка, Ленка, Ленка! Он говорит: «Тебе сейчас хорошо со мной — и все. Что думать о будущем, если его не будет». А я, — она стиснула Алену изо всех сил, — я хочу будущего! Нет, ничего не говори, не говори, не говори! — зашептала Лиля испуганно и вдруг, изогнувшись, заглянула Алене в глаза: — Я обещаю: перед экзаменом целых два дня буду зубрить как проклятая! Мне же нельзя без института. Я должна быть актрисой… Иначе куда я? — Руки Лили ослабли, и голова сползла на колени Алены. — Обещаю: за два дня повторю все. Клянусь, Ленка!