Шрифт:
/Бусенька
Он проснулся, а Бусеньки нет.
– Бабушка, – позвал Даня. – Я уже совсем выздоровел.
Но вместо бабушки вошёл дядя Филипп.
– Вот и замечательно, – бодро произнёс он.
Положил мягкую руку Дане на лоб.
– И ты выздоровел, и солнышко светит… Покажи-ка мне горлышко…
Он открыл рот, не ощущая прежней боли, отчего даже охотно выставил как можно дальше язык и дяде Филиппу не пришлось долго разглядывать, что у него осталось в горле, так мешавшее прежде дышать.
– Ну вот, совсем
– А где Бусенька?
– А она теперь далеко…
Дядя Филипп отвернулся, что-то делая с трубочкой, через которую он узнавал, что у кого болит, потом, повернувшись, внимательно глядя на осунувшееся после болезни лицо мальчика, произнёс:
– Давай мы тебя послушаем…
Даня охотно откинул одеяло, открывая своё тело, с улыбкой ожидая прикосновения трубочки и ощущая кожей ветерок от дыхания склонившегося над ним дяди Филиппа.
– Подыши, Данечка…
Он глубоко вдохнул, отчего стали видны рёбрышки, и солнечный луч, проскользнувший в щель портьеры, ласково и тепло их коснулся.
– Повернись, – сказал дядя Филипп.
Так не хотелось прогонять этот тёплый лучик, но дядю Филиппа надо было слушаться, он всегда слушался его даже больше, чем папу, и Даня быстро перевернулся на живот. Трубочка коснулась его спины, стало щекотно. Он хотел засмеяться, но сдерживался, пока дядя Филипп не убрал её, и тогда весело повторил:
– А где Бусенька, пусть она придёт…
– Ну вот, скоро можно будет и гулять, – сказал дядя Филипп, убирая трубочку и поднимаясь. – Но пока полежи.
– Пусть Бусенька придёт, – повторил он.
– Понимаешь, Данечка, она никак не может прийти.
– Почему? – удивился он.
Бусенька всегда была рядом, сколько он себя помнил. Бусенька и мама Лиля. А ещё дядя Филипп. Совсем редко – папа. Он помнил папу, больше играющим с ним на зелёной лужайке перед домом, в котором ещё жил его старший брат Вадим, которому было уже девять лет, а ещё капризный тоже брат Савва, который любил убегать от папы, а тот его любил догонять. Ещё там жила большая девочка Нина и маленькая Вера, с которой было неинтересно… А ещё папина тётя Аня. Но она с ними совсем не играла.
Больше всего ему запомнилось, как они ездили в большой лес, где были огромные деревья и текла река с коричневой водой, а в ней шевелились зелёные существа, которые цеплялись за ноги, когда папа учил его плавать. Папа называл этих существ тиной, говорил, что они совершенно неживые и они действительно становились такими, когда их вытаскивали на берег, превращаясь в мягкую и скользкую массу, неподвижно лежавшую на берегу, совсем непохожую на ту, что продолжала угрожающе извиваться в тёмной воде.
И высокие деревья со стройными тёплыми стволами, и извилистая речка, то быстрая и говорливая, то совсем замершая, тихая, гладкая, и выстроенные полукругом большие телеги, на которых они все приезжали, и расставленные, разложенные возле них, сверкающие на солнце самовары, ослепительной белизны блюда с кушаньями, большие кувшины с напитками – всё это вызывало у Дани желание смеяться, бегать, проказничать… И они все, включая папу, бегали, визжали, ловили друг друга, падали, пока совсем не уставали. А потом на обратной дороге забирались на телеги и под мерное покачивание быстро засыпали…
Он бывал у отца и зимой, но катания на лыжах и санках не так ему запомнились, хотя рядом с домом заливали большую скользкую горку, с которой санки неслись так, что щёки обжигал мороз…
Иногда они с Бусенькой или дядей Филиппом и мамой Лилей заставали у папы незнакомых ему дядь и тёть. Тогда отец не обращал на детей никакого внимания, разве что только на маленького Савву, которого выводил к дяде художнику, жившему неподалёку. Этот художник рисовал папу, но никак не мог нарисовать. А однажды папа захотел сам всех нарисовать каким-то странным ящиком. И заставил бабушку взять в руки большое знамя и сесть на маленькую лошадку. Бусенька послушалась, но у неё за стёклами очков глаза были совсем невесёлые, и Даня догадался, что она совсем не хочет, чтобы её нарисовали…
– Я соскучился по Бусеньке, – он жалобно посмотрел на дядю Филиппа.
– Я потом тебе всё объясню, – сказал тот, выходя из комнаты.
Лучик всё ещё пересекал постель и Даня пододвинулся так, чтобы он опять лежал на его груди, подумал, что теперь он не болеет и они могут с Бусенькой съездить к папе. И ему надо было сказать ей об этом тотчас же. Он встал, осторожно приотрыл дверь своей комнаты и медленно пошёл по коридору, сначала решив, что Бусенька обязательно в передней, она часто там читала, сидя в кресле или на диване, или беседовала с пациентами дяди Филиппа, которые ждали приглашения в приёмную на осмотр.
Но её там не было и он заглянул на кухню, откуда всегда доносились разные запахи и зимой было тепло, а летом жарко и где она бывала непременно, пробуя готовившуюся еду. Он поднялся обратно, решив, что она пошла гулять или же сидит в дворике перед домом. Об этом могла знать мама Лиля, поэтому он зашёл в комнату к ней.
Та при виде его не смогла скрыть удивления:
– Данечка, почему ты здесь?
– Я ищу Бусеньку, – сказал он.
– Тебе ещё надо полежать в постели, – сказала мама Лиля, вставая из-за стола и беря его за руку. – Ещё немножко, чтобы болезнь больше не вернулась.
И повела в его комнату, уложила в постель, укрыла одеялом, подтыкая уголки.
– Мне надо с ней поговорить, – прошептал он.
Но усталость от столь длительного путешествия уже брала своё, постель превратилась в мягкое и тёплое облако, на котором было так сладко засыпать…
Теперь он проснулся совсем здоровым и дядя Филипп разрешил ему вставать и обедать вместе со всеми.
Бусеньки за столом не было. Но спросить, где она, Даня не успел: уже совсем большая его сестра, дочь дяди Филиппа и мамы Лили Шурочка, которой он верил и даже доверял кое-какие тайны, сказала, что после обеда она расскажет ему о бабушке, а сейчас он должен хорошо кушать, чтобы быстро набраться сил, и тогда они отправятся гулять в Кремль…