Встречи и расставания

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использована иллюстрация:

На мужчине ничего не было, кроме очков, одна дужка которых была обмотана грязной тряпочкой, бывшей некогда бинтом. И никто не воспринял это чем-то из ряда вон выходящим – в этом пекле всё могло быть, никто, кроме Ирочки Беловёрстовой, единственной из трёх мужчин и четырёх женщин всё ещё не привыкшей к обыденности естественного бытия, то ли по молодости, то ли не избавившись

от пут пуританского воспитания: первая ученица в школе, пример на улице, олицетворение скромности. Она не сдержалась, ахнула, но глаз уже не прикрыла, продолжая изучать угольно-чёрную, задубевшую фигуру с поджарым торсом, узкими бёдрами и мускулистыми ногами, мощь которых отсюда, с подножия бархана, поражала ещё и потому, что выцветшее небо за этими широко расставленными ногами делало их неправдоподобно осязаемыми.

Гурьев скинул рюкзак и сел, только его голова торчала в миражном озере.

И Кира Евсеевна задохнулась от зависти, словно не знала, что Гурьев сидит на полке зверски, до сердцебиения, натопленной бани, первой присела рядом, обжигая гортань, ноздри.

А потом и Надя, и Сирош, и Еремей Осипович, и разбитная Войкова, верная подруга каждого из трёх мужчин, последовали их примеру. Только Ирочка Беловёрстова, словно парализованная, всё ещё стояла, уставившись на мираж, и Гурьев понял, что она постигает тайну красоты мужского тела.

– Ну, – сказал он, с трудом выпаривая эти звуки из пересохшей глотки и чувствуя пьянящий привкус крови из треснувшего языка, добавил: – Догулялись до чёртиков… Уникальный пейзаж… Мечта идеализированных баб…

– Не так грубо, – прохрипела Кира Евсеевна. – Рядом дамы…

– Все мы дети песков, – вычертил пальцем круг на песке Сирош, потом подул, пытаясь остудить коричневый ноготь.

И Войкова, как заевшая патефонная пластинка, проскрипела:

– Ах, где мои осьмнадцать, растуды…

Гурьев потянул рюкзак, сунул руку в обжигающую холстину кармашка, морщась перехватил дужку очков там, где она была обмотана бинтом и не так жгла, поднёс очки к глазам, надеясь, что увидит привычный безжизненный пейзаж, и зажмурил глаза… Из-за бархана рядом с фигурой мужчины, пока невидимая невооружённым глазом (или уже индивидуальная галлюцинация?), из зноя и песка поднималась вверх узкоплечая фигура то ли подростка, то ли женщины. Он подался вперёд, стараясь угадать по медленно проявляющимся очертаниям, кто это может быть, и вдруг услышал бесцветный голос Киры Евсеевны:

– А ведь это ваш двойник, Гурьев…

– Точно… – обрадовалась Войкова и ткнула пальцем в сторону миража. – По очкам признала, а так ни за что, вот что значит – примелькался…

Ирочка Беловёрстова испуганно-ревниво взглянула на неё, наливаясь неведомой и необъяснимой ненавистью.

И мельком – на Гурьева, по-детски искренне удивляясь своему открытию, готовая сказать нечто несвойственное ей, но не успела. Всё тот же бесстрастный голос Киры Евсеевны заставил её вновь повернуться к бархану и застыть с открытым ртом и в ужасе вскинутыми к лицу руками: рядом с мужчиной манила юной непорочной красотой фигура женщины с лицом Ирочки Беловёрстовой.

Сирош присвистнул.

– Я думаю, будет массовый стриптиз, – всё также безучастно произнесла Кира Евсеевна. В это время ещё одна нарождающаяся фигура копировала её самое, со всеми тайными прелестями и изъянами.

Войкова хихикнула неожиданно смущённо.

Еремей Осипович разглаживал свои рыжие, редкие, только начавшие пробиваться усики и ломал глаза, чтобы видеть одновременно Ирочку Беловёрстову и её образ на бархане, катастрофически заливаясь румянцем, страдая и мучаясь от безвыходности.

Только Надя лежала на песке, прикрыв глаза и слизывая с горлышка фляги последние капли воды, божественно вкусные и стремительно испаряющиеся на губах.

– Если всё-таки Джоконда – это и есть Леонардо да Винчи?

Сирош произнёс это, окидывая взглядом кисейное марево небес, ни к кому не обращаясь.

Но все мысленно повторили вопрос.

«Если Джоконда – это и есть Леонардо?»

И губы всех, кроме Нади и Еремея Осиповича, сходящих с ума от своих мыслей, проговорили эту абсурдную догадку, словно она была ключом к тому, что продолжало развёртываться перед ними. Вот уже фигуры с лицами и Войковой, и Сироша, а там и Еремея Осиповича восставали из песка, вглядываясь в своих двойников и улыбаясь загадочной гримасой Джоконды…

– Боже, какие прекрасные будут экспонаты, – тихо произнесла Надя, опуская раскалённую флягу на песок и глядя куда-то вдаль. – Идеальные, высушенные, без миллиграмма влаги скелеты…

– Очнись, девочка, – отреагировала Кира Евсеевна. – Полюбуйся лучше на это лицедейство…

– Если человечество сохранится и будет кому искать, – покачиваясь, бездумно продолжала Надя.

И Гурьев достал кусок чистого бинта, приложил к горлышку фляги, потряс её, поднёс чуть увлажнившийся бинт к её губам, и она зачмокала, слабо сжимая его кисть.

– Натяните палатку, – приказал он, поглаживая Надю по горячей спине.

Сирош и Еремей Осипович поплыли в мареве, закрывая от сжигающего солнца пятачок, в центре которого покачивалась кудрявая Надина голова.

– Они исчезают…

Ирочка Беловёрстова сообщила это с сожалеющим удивлением. По сути она была ещё ребёнком, не верящим, что всё когда-то кончается. И каждый отметил про себя, что это огорчение свидетельствует о её падающей нравственности. Только Войкова коротко хихикнула, но тут же исправилась:

– Вот так и видики закордонные, поглядишь и ничего интересного, одна голь…

– Ну что, начальник? – Сирош подсел к Гурьеву.

– Скоро двинемся, – произнёс тот, с трудом веря, что у них найдутся силы подняться и идти по этому пеклу дальше, искать засыпанный колодец, обетованную оазисную землю; а что если истина сейчас – в Надиных словах и они останутся здесь навсегда? – Отдохнём и двинемся, – уверенно и жёстко повторил он, отнимая свои пальцы от Надиной обжигающей ладони.

Сирош помог ему натянуть тентом палатку, и теперь Надя лежала в центре теневого пятна. Гурьев опустил рядом с её головой свою, гудящую и тяжёлую, а в остатках тени по-жирафьи спрятали головы все остальные. Только Ирочка Беловёрстова всё продолжала стоять на солнцепёке, совсем не ощущая импульсов, исходящих от нервничающего Еремея Осиповича.