Встречи и расставания
Шрифт:
Она приподняла Надю, взвалила её на плечо, оглянулась на Ирочку Беловёрстову, вздохнула: не помощница – и пошла к палатке, откуда, еле передвигая ноги, приближался бледный Еремей Осипович, никакой уж мужик. Она так и сказала Кире Евсеевне, опуская Надю рядом с ней. И та, кремень-баба, хоть сама еле живая, пробасила: «какого дьявола, гулять надумали…» – стала хлопать Надю по щекам, заставляя отпить из кружки тёплой мутной воды, и добилась-таки своего, Надя охнула, задышала, не открывая глаз.
– Ну, я пошла, – сообщила Войкова, уважая эту худую как
– Подсоби, – сказала Войкова, подхватывая Гурьева под руки.
И Еремей Осипович засуетился, засновал вокруг, не зная, что делать, пока она не приказала:
– Ноги подымай, ноги…
Они потащили Гурьева по песку, оставляя округлый след, и Ирочка Беловёрстова наконец поднялась, пошла за ними, блестя большими глазами.
– Сдохнешь тут с вами, – не выдержала Войкова, когда Гурьева дотащили и передали Кире Евсеевне, начавшей делать с Гурьевым то же, что только что она проделывала с Надей. – Дохлые все, жуть…
И отошла в сторонку, потому что тошнота делала её слабой…
Гурьев открыл глаза.
Долго водил ими по сторонам, пока не увидел Надю, уже сидящую, обхватившую лицо ладонями. Коснулся пальцами её бедра и только потом попил из кружки.
– Оклемались, – недовольно произнесла Кира Евсеевна. – Нашли время гулять.
– Сирош?.. – спросил Гурьев. – Приступ?..
– А что Сирош? Этот злыдень чай, поди, хлещет, – вернулась Войкова. – Сидит ваш Сирош в тенёчке и в ус не дует…
– Обморок, – сказала Кира Евсеевна. – От слабости. Скрутило нас чего-то…
Гурьев попытался подняться.
Еремей Осипович стал помогать.
Ирочка Беловёрстова страдающе смотрела на них.
– Вот и всё, – произнесла Надя, ни к кому не обращаясь.
Вставший Гурьев положил ей на плечо руку.
– Тебе лучше? – спросил он.
Надя кивнула.
– Ты меня вытащила?
Она молчала.
Гурьев обвёл взглядом пустыню, стену…
– Завтра Сирош должен прийти. Завтра, – твёрдо сказал он. – Это радиация. Мы хватанули рентгены…
– Я поняла это, – сказала Кира Евсеевна. – Я поняла это ночью.
– Чего хватанули? – Войкова наклонилась над Кирой Евсеевной. – Какой заразы?
– Атомов, – буркнула та. – Таких малюсеньких, невидимых…
– Это что, как в больнице?
– Раз в сто, а может, и больше.
Войкова выпучила глаза.
– Я слыхала, мужики – того, никуда потом, не стоит…
– Мужики… – произнесла Кира Евсеевна и поджала губы.
И Ирочка Беловёрстова не удивилась этой пошлости Войковой, а лишь взглянула на испуганного Еремея Осиповича, не понимая этого испуга, но жалея его.
– Во, влипли… – выдохнула Войкова и неожиданно подмигнула Гурьеву: – А то, может, проверим, а?.. – То ли засмеялась, то ли заплакала и поплелась вслед за Еремеем Осиповичем, уходящим за барханы.
И Кира Евсеевна крикнула ей вслед:
– Пригляди за мальчиком.
– Надо ждать, – сказал
Он лёг, спрятав голову в тень.
И Надя легла рядом, положив ему на грудь руку, а Ирочка Беловёрстова прижалась к нему с другой стороны.
Только Кира Евсеевна осталась сидеть, наблюдая за Войковой и Еремеем Осиповичем и думая, что если те упадут, она не сможет их притащить. Потому что у Войковой вес – как у хорошего мужика…
Светящиеся ободья покатились из пустыни под утро.
Сначала они были маленькие и странно подпрыгивали, и Ирочке Беловёрстовой это показалось страшно смешным. Потом стали увеличиваться, превращаться в шары, и это её уже насторожило. Но, поглядев на спящих, она не решилась их будить и, положив подбородок на колени, стала наблюдать за шарами уже неотрывно.
Они метались по пустыне, исчезали, вновь появлялись, наконец засветились совсем рядом. И тогда она разбудила Киру Евсеевну.
Кира Евсеевна подумала, что Ирочке Беловёрстовой стало совсем плохо, и, преодолевая собственную слабость, попыталась уговорить её выпить воды, припасённой с вечера, – единственного лекарства, что у них ещё осталось. Но та упрямо отворачивалась, указывая в темноту. Наконец Кира Евсеевна разобрала её шёпот. Она поднялась и тоже увидела шары. И услышала гудение, то пропадающее, то возникающее вновь. И впервые за все эти кошмарные дни Кира Евсеевна испугалась. Она поняла, что эти галлюцинации – последнее на пути к запредельности и ей уже не доведётся увидеть своего внука, только перед экспедицией начавшего распирать живот невестки. И стало страшно обидно, потому что во внуке она предчувствовала родственную душу, которую безрезультатно прождала всю жизнь. И вот теперь, когда эта душа появилась, примиряя её с миром, мужем и таким чужим сыном, она уходила…
Кира Евсеевна заплакала сухими и безмолвными слезами, обхватив голову Ирочки Беловёрстовой, поглаживая её длинные, шуршащие от песка волосы, жалея и её тоже. Голос Нади долго пробивался сквозь плотную завесу её собственных дум, поэтому она не сразу поняла смысл:
– Вот и кончается всё. Это за нами, – сказала Надя, осторожно вытаскивая руку из-под головы Гурьева. – И мы больше ничего не узнаем.
– Ты тоже видишь? – спросила Кира Евсеевна, удивляясь общности предначертанного и начиная сомневаться.
Надя не ответила.
Гурьев открыл глаза.
Он не мог вспомнить, спал или нет, тело тянуло к песку, оно не хотело подчиняться, становясь всё более самостоятельным, независимым от него и его желаний. Лёжа с открытыми глазами, он сначала навязал ему свою волю, добился подчинения и лишь потом присмотрелся к трём неподвижно застывшим фигурам, стоящим лицом к пустыне. И первой узнал Надю. Потом остальных, чем-то озабоченных, напряжённых.
Неловко переваливаясь, встал на колени, выставил правую ногу, опёрся рукой, и, выпрямляясь, увидел вдали огни, так похожие на фары. А когда замер, вглядываясь, услышал и звук мотора.