Вестники времен: Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа
Шрифт:
Заведение называлось «Кованый сапог», и, как подтверждение тому, над входом висел на толстых цепях немыслимых размеров литой железный сапожище. В зале сэр Мишель узнал двух-трех рыцарей, присутствовавших у бейлифа, приветственно кивнул им, но выбрал стол подальше от них, в самом углу, так чтобы можно было обозревать весь зал, не пребывая на виду. Рыцарь уже с головой окунулся в свое новое дело и, по мнению Гунтера, корчил из себя эдакого Пинкертона. Впрочем, мысли свои германец оставил при себе, как и велел ему сегодня по дороге рыцарь, под гербом которого Гунтеру довелось служить. Будь они неладны, и герб, и рыцарь!..
Хуже всего было то, что германец отлично представлял, с какой
Глава исмаилитов, некий Хасан ибн Саббах в начале двенадцатого века создал свое учение, не слишком отличавшееся от законов шариата и Корана, но в то же время совершенно новое. Хасан придумал имама, которому «известны все замыслы Божьи», а главный постулат исмаилитской ереси звучал так: «Познание Бога разумом и размышлением невозможно. Познание возможно только личным поучением имама». Все человечество, не признающее имама, известного одному Хасану ибн Саббаху, погрязло в заблуждениях. Таким образом, мусульмане, не принадлежащие к исмаилитам, попадут в ад, христиане и иудеи – тоже. Каждый, не исповедующий учение Старца, – нелюдь, а если кто-то смеет противостоять исмаилитам в открытую – то его смерть неизбежна.
Хасан ибн Саббах, захватив крепость Аламут, распространил свое влияние вплоть до побережья Средиземного моря на западе и Багдадского халифата на востоке и стал властелином никем не признанного государства. Исмаилиты террором или обманом заняли множество крепостей вокруг Аламута, используя свою славу непримиримых врагов сельджукских завоевателей. Но сейчас, когда часть Палестины находилась под рукой христиан, а Саладин изрядно поприжал исмаилитскую вольницу, могущество секты пошло на убыль и фидаи все чаще нанимались к людям, не имеющим отношения к учению Старца. В том числе и к некоторым христианам, коим требовались услуги прекрасно обученных убийц…
«Одного не могу понять, – думал Гунтер. – Неужели человек, нанявший фидая, не разумеет, что срыв похода Ричарда играет на руку только мусульманам? И кем может оказаться этот “владетельный князь”? Маркграфом Конрадом? Нет, конечно, если судить по сохранившимся к моему времени летописям или книге Бернгарда Куглера про крестовые походы, Монферрат был удивительной скотиной, но никогда не стал бы связываться с асассинами. Впрочем, они же Конрада и прирезали, вернее, прирежут… Интересно, за что? Рено Шатильон, которому полагается год как быть в могиле? Вот этот может. Большего мерзавца за всю историю христианских королевств в Святой Земле не бывало. Граф Раймунд? Вполне приличный человек, пускай и себе на уме… Король Гвидо? Безусловно, его описывают полным ничтожеством, да и спасение его трона в руках Ричарда, так что Лузиньяну прибытие крестоносцев просто необходимо. Да разве стал бы предупреждать пославший убийц человек свою жертву? Брат Гвидо, Альмарик? Тоже нет… А вдруг это кто-нибудь из духовных лиц? Абсурд… Самым оригинальным будет, если нанимателем является мусульманин. Саладин, например. Султан вполне может это сделать и одновременно распространить слухи, будто нанести удар по английской королевской семье желают христиане… Вот тебе и простенький двенадцатый век! Запутано ничуть не хуже чем у нас… Ладно, разберемся!»
Сэр Мишель, хлебнув вина, сказал, отвлекая Гунтера от размышлений:
– Все беды в мире – от сарацин!
– А я думаю – от пьянства, – ответил германец и тоже приложился к кружке. – С чего начнем, сэр?
– Со свинины, – легкомысленно отмахнулся рыцарь. Дальнейшие действия ему были понятны насквозь: догнать Понтия, стукнуть чем-нибудь тяжелым или острым, а потом искать у него и его восточных слуг указанную в письме метку. Все просто и понятно. Зачем ломать голову?
Предостережения отца Колумбана начали забываться.
«Снова дорога… До чего же хорошо на воле! Ни жуткого смрада, ни страхолюдных калек, ни толкотни, ничего не осталось от города, – думал сэр Мишель, глядя по сторонам. – Скорее бы поймать этого мерзавца Понтия и сдать, куда надо – бейлифу в тюрьму, если Джонни его прежде из своего чудесного арбалета не “пришьет”, как он странно выражается. Хотя, если правда, что от тех стрел-шариков дырочки получаются, то похоже будет… Теперь еще за этим бастардом Ломбардским в Руан ехать! Но нет худа без добра – в Руане можно добрыми доспехами и оружием разжиться».
…Рано утром, с превеликим трудом соображая, где находится и какой нечестивец так назойливо трясет его за плечо, сэр Мишель приподнял тяжелую, будто налитую густым горячим маслом голову и с отвращением подумал о предстоящей неблизкой дороге. Спать бы сейчас да и спать, так нет, не спится Джонни, знай себе толкается да гавкает что-то на своем странном языке.
– Изыди, нечистый! – попытался отмахнуться сэр Мишель и уронил голову на свернутый меховой плащ, но тут же вздрогнул от пронзительного крика.
– Поднимайся! – завопил Гунтер, потеряв терпение. Сам он не спал с того момента, как в тяжелый хмельной сон вонзился дребезжащий звук упавшего на деревянный пол медного таза с водой – какой-то идиот безрукий нес его по коридору… Разлепив веки и оглядевшись, он обнаружил себя лежащим на жесткой широкой деревянной лавке, застланной шкурами, напротив на таком же ложе мирно посапывал сэр Мишель, трогательно свернувшись калачиком и свесив одну руку, из-под плаща-подушки виднелись ножны меча.
В окно небольшой комнаты протянулись солнечные лучи, освещая выскобленный стол, сплошь изрезанный кинжалами прежних постояльцев, огромный кувшин с водой, небрежно отброшенные в угол сапоги – оба Мишелевых, и один свой, – два тяжеловесных табурета и откатившуюся в угол пузатую глиняную бутылку в плетеной корзинке. Пустую, как печально констатировал Гунтер, осторожно поднявшись и едва не на четвереньках добредя до нее. После чего он принялся будить сэра Мишеля.
Рыцарь, издав недовольный рык, оттолкнул назойливого оруженосца и сел, угрюмо глядя по сторонам.
– Дай-ка мне… – Он протянул руку, указывая на валявшуюся в углу бутылку, но Гунтер отрицательно помотал головой:
– Не дождешься, вчера все вылакал. На-ка, водички попей.
Гунтер взял со стола кувшин и подал сэру Мишелю, но тот, нагнув голову, молча указал на свой взлохмаченный затылок. Намек был понят с полуслова, и поток холодной воды щедро оросил голову страдающего очередным похмельем рыцаря. Отфыркиваясь и протирая лицо ладонями, сэр Мишель прогудел хриплым басом: