Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа
Шрифт:
— Перестань, — досадливо скривился Тьерри. — Какие жертвы? Монахов мы не раз предупреждали, давали им возможность уйти, и не наша вина, что они упёрлись как бараны и возжелали мученичества. Попрекать же меня делами Рамона с твоей стороны просто жестоко. Я старался, как мог, но я, увы, не всемогущ.
— Извини, — холодно сказала Бланка, ничуть не раскаиваясь в сказанном.
— Что же до наших друзей из Британии… — Тьерри сделал жест, означавший «Какое мне дело до чужих трудностей?», — их всего лишь вежливо попросят расстаться с тем, что им не принадлежит. Если они не глупы, они так и сделают, после чего могут беспрепятственно катить в свою Палестину. Насколько я понял, более важны утерянные бумаги, нежели люди, которые
— В ближайшее время их станет ещё больше, — Бланка забрала из ниши почти выгоревшую лампу и остановилась, склонив черноволосую голову набок и над чем-то задумавшись. — Послушай, как нам поступить с отцом Ансельмо?
— Никак, — быстро ответил Тьерри. — Он не должен ничего заподозрить, и вдобавок он нам понадобится. Вместе с папашей — до определённого срока, и Рамоном, если он ещё не отдал концы, — он повернулся и сделал несколько шагов вверх по широким ступенькам лестницы, когда сестра вновь окликнула его:
— Мне кажется, в замок опять наведывался Лоррейн. Я не уверена, но прошлой ночью мне послышался его голос. Неподалёку от библиотеки.
— Он пел? — тревожно спросил Тьерри. Бланка кивнула. — Опять про Альби? — Новый кивок. — Чёрт, он появляется всё чаще и чаще… Кажется, нам надо поторапливаться с нашими планами.
— Тьерри, — девочка догнала брата и остановила, требовательно дёрнув за рукав. — Тьерри, я давно хотела спросить… Кто он, я имею в виду Лоррейна? Он приходит и уходит, когда захочет, но стражники на воротах клянутся, что не впускали его. Он, кажется, не стареет и не умирает, и старики в Куизе пересказывают, как он пел на днях рождений их отцов…
— Я не знаю, mi corazon, [41] — очень ласково сказал Тьерри. — Единственное, что мне доподлинно известно: всё предсказанное этим проходимцем имеет неприятнейшее свойство сбываться. Меньше всего я хотел бы, чтобы ты, или мои дети, или дети наших детей, проснувшись однажды утром, увидели вокруг себя мир его предсказаний.
— Отец Ансельмо говорит: ты лелеешь свою гордыню и не желаешь смириться с тем, чего не избежать, — задумчиво протянула Бланка. — Он прав?
41
Моя дорогая (исп.)
— Старый лис может плести любую чушь, которая ему вздумается, при условии, что не станет вылезать из своего пергаментного логова и путаться под ногами, — огрызнулся Тьерри. — Если он считает, будто забота о своём доме и своей земле есть гордыня — прекрасно, я это как-нибудь переживу. Не желаю, чтобы история нашего рода закончилась, как в стихах мэтра Бернардо… помнишь начало?
— Est ubi gloria nunc Babilonia? Nunc ubi dirus Nabugudonosor, et Darii vigor, illeque Ciprus? [42]42
— первые строки известной поэмы Бернарда Морланского «De contemptu mundi» (около 1140 года).
— отзвук чеканных латинских слов, произнесённых девочкой, звонкой россыпью прокатился вниз по лестнице. — Ты его имел в виду?
— Именно.
— Она с нами и в нас, — серьёзно сказала Бланка, и, подняв руку с лампой, описала в воздухе бледно сияющий полукруг. — Она повсюду. Мы сумеем её возродить. Кстати, Бернардо из Морлано заканчивает эти стихи обнадёживающими, хоть и меланхоличными словами — пускай роза увяла, но слава её имени, само слово «роза», осталось в вечности. [44] Как знать — может быть мы и увянем, как сей цветок, однако имя пребудет вечно. Надеюсь, хоть в это ты веришь?
43
Где ныне слава Меровингов? (лат.)
44
Ссылка на последнюю строку данного гекзаметра — «Роза при имени прежнем, с нагими мы впредь именами».
— Да, — почему-то шёпотом произнёс Тьерри, и почти одновременно с его словами лампа с печальным фуканьем погасла. Оказавшись в полной темноте, девочка растерянно взвизгнула. — Бланка, не пугайся. Стой на месте, сейчас я найду тебя.
Ширина коридора составляла не больше двух шагов, но Тьерри пришлось потратить какое-то время, пока он не наткнулся на послушно замершую возле стены девочку, судорожно ухватившую его за руку.
— Знаешь, что я собираюсь сделать, как только выдастся хоть один свободный день? — раздражённо бросил он. — Пригоню сюда десятка два каменщиков, чтобы раз и навсегда заложить этот треклятый проход! Этот и все остальные!
— Мессиру де Гонтару это вряд ли понравится, — робко заикнулась Бланка.
— Плевать. Здесь не его владения. Я бы с величайшим удовольствием отказал ему от дома, но сама понимаешь…
— И ещё надо наконец перестроить галерею Призраков, — напомнила девочка. — Хватит с нас потусторонних голосов и загробного воя по ночам! Ты отберёшь у отца ключи?
— Отберу, — пообещал Тьерри. — Пора всерьёз заняться Ренном, а то он слишком много себе позволяет. Замок для людей, а не люди для замка — так было, так и останется.
Брат и сестра де Транкавель, крепко держась на руки, поднимались вверх по вытершимся от времени ступеням, и вскоре далеко впереди замаячил еле различимый золотистый огонёк, означавший распахнутую дверь и порог, за котором начинался сложный, но привычный мир людей. Старый замок прислушивался к их шагам и вздыхал, роняя капли смолы с отгорающих факелов. Молодые всегда несут с собой перемены — к добру ли, к худу… Что ж, пусть поступают, как знают. Их победы и поражения — всего лишь немолкнущий шелест ветра в камнях его бастионов.
Изабель и Гай, ошеломлённые столь внезапной сменой обстановки, не успели ничего сообразить, когда на них налетел захлёбывающийся от восторга вихрь. Франческо тормошил их, убеждаясь, что перед ним не порождения этого мёртвого мира, пытался расспрашивать и одновременно рассказать о своих бедствиях, сбиваясь с норманно-французского на итальянский и, выдохнувшись, замолчал, просто обняв своих внезапно появившихся из ниоткуда попутчиков. Так они и стояли — крохотный островок людского тепла посреди пепельного моря останков, и в глубине души сэр Гисборн вдруг осознал простую мысль: иногда никакие слова не в силах заменить простое человеческое прикосновение. Неважно, что они по-прежнему не достигли выхода из подземелий, что потрескивающие под ногами непонятные предметы до странности напоминают иссохшие кости. Промыслом Божьим или собственной настойчивостью они сумели отыскать друг друга, и трое из их четвёрки сошлись на пустынной равнине под равнодушным небом.