Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа
Шрифт:
— Ваше величество! — непритворно оскорбился сэр Мишель. — Если мы подали повод и позволили вам усомниться…
— Вот и чудесно, — пресекла Элеонора излияния рыцаря. — С последними новостями из Британии я Ричарда ознакомлю самостоятельно.
«Новости, понятно, преподнесут королю в соответствующей интерпретации, — насмешливо подумал Гунтер. — Впрочем, Элеонора права. Если позволить Львиному Сердцу захапать последние оставшиеся в казне деньги, Англию уже ничто не спасёт. Пускай выкручивается, как знает!»
— И ещё. Шевалье де Фармер, мессир фон Райхерт, и вы, мессир Серж. Своим королевским словом я вам приказываю никому более, никогда и впредь не открывать то, о чём вы мне только что поведали. Я не допущу распространения слухов о гибели канцлера де Лоншана
— Н-нет, — решительно помотал головой сэр Мишель. — Даже моему родственнику, мессиру де Алькамо. Прежде всего мы были обязаны доложить вам или королю.
— Я рада, что вы сначала пришли ко мне. Если вам доверился архиепископ Годфри, следовательно, и я могу довериться. Не желаете ли, господа, на время войти в мою свиту?
— Столь высокая честь… — снова завёл куртуазную песенку рыцарь, и ему опять не дали закончить:
— Просто замечательно, что вы не отвергли моего предложения. Мессир Серж останется при Беренгарии, а вас, шевалье, я прошу сопровождать меня на ужин в замке короля Танкреда. Можете носить цвета и герб Фармеров, но, если угодно — оденьте мои. Сейчас поезжайте отдыхать или отправляйтесь в город, поучаствовать в празднике. Вам, молодым это будет интересно. К повечерию [58] я буду вас ожидать. Затем отправимся к сицилийскому королю. Полагаю, пир будет достоин гостей, собравшихся на острове.
58
Повечерие — последний литургический час суток, около шести вечера.
— Господь сам привёл нас в этот скромный монастырь, дабы мы могли послужить прекраснейшей из дам Британии, — сэр Мишель вскочил и раскланялся.
«Ну-ну… — скептически подумал германец. — Высоко же мы взлетели. И только потому, что месяц назад случайно встретили на дороге Годфри Клиффорда. Миром правят случайности. Элеонора, конечно, не столь прекрасна, как лет тридцать назад, но вспомним Томаса Мэлори. По мнению писателя, все женщины подразделяются на три вида: прекрасная дама, благородная девица, а также фея и колдунья. Первые две в наличии, остаётся найти фею…»
Глава седьмая
Джентльмен в поисках десятки
Гунтер с Мишелем отбыли к Роже де Алькамо. Бессонная ночь и напряжённое утро отнюдь не способствовали бодрости духа, а предстояло пережить мероприятие, которое, по мнению Гунтера, вполне соответствовало заседанию совета Лиги Наций где-нибудь в Цюрихе, совмещённому с грандиозной попойкой в лучшем средневековом стиле. Ему пришлось побывать на банкете, устроенном в Лондоне принцем Джоном и увидеть, как это происходит — вино, песни, потом опять вино и никому не видимые интриги. Однако в гостях у Танкреда и народу соберётся побольше, и личности позначительнее, а к тому же приглашены прекрасные дамы и благородные девицы, каковые на лондонских, сугубо мужских, посиделках отсутствовали.
Обуянный тленной гордыней сэр Мишель, который впервые после нормандской истории с Генрихом II приблизился к трону на расстояние буквально одного шага, помялся, но всё-таки решил обойтись без своего жёлто-сине-красного герба и вытребовал у запасливых камеристок Элеоноры, отвечавших за гардероб королевы и свиты, омерзительно-пышные одеяния. По покрою — обычнейшее блио, эдакая длинная хламида с короткими, до локтя рукавами, и четырьмя разрезами до пояса — два спереди и сзади, ещё два по бокам. Однако ткань, вышивка и украшения переступали, по мнению германца, все мыслимые пределы яркости и хорошего вкуса. В гербе Элеоноры присутствовали детали символов Аквитании, французские лилии, английские леопарды,
Ворот, рукава и подол украшала вышивка металлической нитью, в основном золотом, к блио полагалась парадная перевязь, а венчала вызывающую зубную боль картину непременная круглая шапка из плиссированного бархата с брошью и ярким пёрышком. В общем, Гунтер предположил, что вечером ему придётся нацепить на себя не парадный костюм монаршей свиты, а огромную кучу денег — такое роскошество обошлось казне не в один фунт.
(Казаков недавно посчитал соотношение средневековой и современной ему валюты, основываясь на цене за унцию золота и стоимости основных товаров. Когда выяснилось, что английский фунт, соответствующий двадцати пенсам или двенадцати шиллингам (кстати, и монеты в фунт ещё не чеканили — слишком большая единица), приблизительно равен тысяче трёмстам пятидесяти американским долларам Сергей пришёл в экстатический ужас. Значит, сэр Мишель, поделивший между собой и оруженосцами поровну взятые с собой деньги (пришлось по триста фунтов на каждого), за здорово живёшь отдал Казакову сумму, через восемьсот лет составившую бы порядочное состояние — четыреста с лишним тысяч долларов. Да здравствует Средневековье!)
Рыцарь вместе с германцем пообедали в кабаке, не желая отягощать хозяев. К счастью, на сей раз обошлось без драк и непринуждённого мордобития. Все таверны Мессины были переполнены, но хозяева, чуя большую прибыль, из кожи вон лезли, пытаясь достойно обслужить господ крестоносцев. Затем последовал отдых у де Алькамо — хозяин и его младший братец Гильом, как сообщила прислуга, уже давно уехали к королю.
Казакову пришлось несколько труднее. Во-первых, вскоре заявилась аббатиса Ромуальдина и закатила тихий скандал. Мужчина в женской обители, да ещё в жилище королевы и принцессы, где же благочиние и целомудрие?.. Элеоноре пришлось снова проявить характер и вполне недвусмысленно намекнуть преподобной гарпии, что в делах мирских она разбирается лучше, приносит извинения, однако этот мессир останется здесь. Во-вторых, королева-мать, угостив Сергея обедом (и очень неплохим, надо сказать), долго пыталась выяснить, как нынче живут земли восточнее Польши и как мессир Серж вообще очутился в Западной Европе? Известно, что дружины Киевского или Новгород-Северского «герцогств», как называла Элеонора русские княжества, служили императорам Византии. Сестра киевского князя Владимира Мономаха Ефросиния, в католичестве Адельгейда, вышла замуж за маркграфа Бранденбургского Оттона, а князья Всеволод Большое Гнездо и Владимир Галицкий поддерживали тесные связи с Фридрихом Барбароссой и польским королём Казимиром Справедливым — как дружеские, так и династические… Но во Франции и Италии русские появлялись крайне редко — купцы, монахи, и не более.
Обманывать королеву и на ходу выдумывать красивую легенду не имело смысла — ложь моментально раскроется, а говорить правду невозможно тем паче. Поэтому Казаков сослался на плохое знание языка (вполне справедливо) и сообщил, что дал обет не раскрывать своей подлинной истории.
— А, поняла, — воскликнула королева-мать. — Вы, наверное, изгнанник? Натворили что-нибудь предосудительное? Проиграли сопернику? Или замешана некая привлекательная девица, неразделённая любовь? Ну-ну, не обижайтесь, я только фантазирую. Если вы не хотите говорить, я не имею права спрашивать. Но, Боже мой, как интересно! Никогда доселе не встречала дворян из Киева, если не считать скучных и угрюмых паломников, которых видела в Палестине!
«Отвязалась бы ты поскорее, — подумал Казаков, старательно изображая на лице любезность. Получалось плохо из-за особенностей этого самого лица. Какое выражение не выкраивай, всё равно физиономия глумливая. — Ах, твоё величество, знала бы ты истинную подоплёку, погнала бы меня поганой метлой, да ещё и инквизиторам заложила бы!»
Элеонора обернулась на стук в дверь и, по обыкновению, экспансивно всплеснула руками. Видимо, это был её излюбленный привычный жест:
— Ангерран, снова вы?