Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа
Шрифт:
— Ждём Филиппа-Августа, — громко сказала Элеонора своей верной камеристке и Казакову. — Ричард где-то в зале, но я его не вижу, слишком много людей. Так и мельтешат. Шевалье, пока Танкред не объявил начало праздника, можете пойти и развлечься. Познакомьтесь с кем-нибудь, выпейте вина… За принцессой я пригляжу.
Казаков бросил взгляд на Беренгарию, и, увидев, как та кивнула, соглашаясь с Элеонорой, побрёл искать Гунтера с Мишелем.
С ним раскланялись только Роже де Алькамо и Гильом, мгновенно узнавшие оруженосца сэра Мишеля. Остальные просто не обращали внимания на незнакомого дворянина в наваррских цветах.
— Простите, сударь, — Казакова вдруг окликнул бородатый господин в жёлто-красном. —
— Не имею чести, — процедил сквозь зубы Сергей.
— Педро Барселонский, — представился бородач, выглядевший лет на сорок. — Дядя принцессы Беренгарии. Я прежде никогда не видел вас в свите моей племянницы.
— Спросите обо мне у Элеоноры Аквитанской, — быстро ответил Казаков и поскорее нырнул в толпу, не желая развивать разговор. Дон Педро всё-таки был графом и наперечёт помнил всех приближённых своего брата Санчо. Нет ничего хуже, чем нарваться на заботливого дядюшку, который мигом начнёт выяснять, что за верный паладин появился у любимой родственницы?
Мелькнули режущие глаза красно-сине-золотые одежды аквитанских вассалов — вот и Гунтер с Мишелем. Стоят в пёстром кругу господ, столпившихся рядом с тем самым смазливым юношей, что сопровождал Ричарда в церкви. Ну конечно, и Львиное Сердце здесь.
Только сейчас Казаков сумел рассмотреть легендарного английского короля во всех подробностях. Высок, не меньше метра девяносто, и без сомнений невероятно силён. Волосы схвачены золотым шнурком, в цвет кудрей — такие обычно называются «соломенными». Черты лица крупные и резковатые, что, правда, отнюдь не убавляет своеобразной диковатой красоты. Женщинам такой рыцарь должен безумно нравиться. Потому и сгрудился вокруг короля целый сонм девиц на выбор: француженки, сицилийки, бургундки… Казакову пришло в голову сравнение с появлением на людях кинозвезды. Всё то же самое, только автографы не просят, зато в один голос канючат: «Мессир Бертран, ваше величество! Спойте, мы вас умоляем!»
Казаков, желая подтвердить свои подозрения, протолкался к Гунтеру, невежливо распихивая локтями восхищённых поклонников, и, потянув германца за рукав, спросил:
— Это кто с королём?
— Бертран де Борн, европейская знаменитость, — по-английски ответил Гунтер, не желая, чтобы его поняли окружающие. — На мой взгляд, редкостный вертопрах, но, как говорят, чертовски талантлив. Если он перестанет ломаться, это утверждение можно будет проверить.
Ричард, приобняв Бертрана за плечи, насладился восторгом гостей, окруживших первого рыцаря и первого менестреля, и наконец, что-то зашептал на ухо фавориту. Бертран де Борн снова покривил тонкие губы, однако вытянул из-за спины роскошную кипарисовую виолу.
— О чём? О чём должно гласить новое лэ мессира Бертрана? — голос короля оказался излишне глубок — грубоватый бас лондонского пивовара, способного и поговорить на философические темы, и прикрикнуть на разбуянившихся в трактирном зале оксфордских вагантов. — Куртуазная любовь? Древние легенды? Битвы в Святой земле? Или нравоучительная баллада?
Общество заколебалось. Куртуазная любовь — замечательно, но старо, предания ушедших лет известны всем и давным-давно, к чему слушать новый перепев баллад Кретьена де Труа? Нравоучений же хотелось меньше всего.
— Про Святую землю! — вдруг выкрикнул осмелевший сэр Мишель. Его шумно поддержали — тема Крестового похода в этом году пользовалась наибольшей популярностью.
— Show must go on, — очень тихо высказался Казаков и добавил по-русски, чтобы даже Гунтер его не понял: — Вообще-то Ричарду не мешало бы узнать, что привело к безвременной кончине Фредди Меркьюри…
Бертран де Борн осмотрел длинный гриф двенадцатиструнной виолы, и, наконец, соизволил взять первый аккорд. Звук получался глуховатым — металлических струн в эти времена не знали,
«Вдохновенно, — подумал Гунтер, который, в отличие от Казакова, в точности понимал текст. — И голос у Бертрана хороший. Профессионал остаётся таковым даже в двенадцатом веке. Жаль только, инструменты не слишком добротные».
Благородные дворяне внимали, затаив дыхание, молодёжь смотрела на трубадура самыми восторженными глазами, а король Ричард улыбался, но улыбка его выглядела несколько натянутой. Ричард и сам сочинял куртуазные лэ и героические баллады, однако великой славы Бертрана пока не достиг, предпочитая держать при себе знаменитого поэта и складывать песни вместе с ним. Однако разделять с кем-то славу — ещё не значит владеть ею полностью. Зато приближённый к королю Англии песнопевец бросает тень своего величия и на трон…
Бертран де Борн взял более низкие аккорды, и начал петь потише, явно показывая контраст между первой и второй частями баллады:
Если я буду копьём пронзён И упаду с коня, Ветром мой прах будет занесён С павшими до меня. Нет, это не смерть, а только Ангельских крыльев сень… Ave Mater Dei! Время смешает наш общий тлен, Пылью забьёт уста. Буду лежать я в Святой Земле, Также, как гроб Христа. И время обмануто — Vivat Вифлеемской звезде! Ave Mater Dei! Ave Mater Dei!Финальный жест был красив, и, судя по всему, отработан долгим опытом: Бертран в последний раз прошёлся пальцами по струнам виолы, завершил песню тишайшим и очень грустным аккордом, и картинно уронил голову на грудь, тряхнув тёмными волосами.
Аплодисментов не последовало — радостно хлопать в ладоши в нынешние времена ещё не научились. Поощрением поэту служили долгие вздохи благородных девиц и воодушевлённые вопли молодёжи, превратившиеся в слитное «У-у-у!»
— Идёмте же к столу, господа! — пресёк Ричард попытки собравшихся потребовать новую песню. — У нас полная ночь впереди!