Вестники времен. Трилогия
Шрифт:
«А корона Иерусалимского королевства наверняка сменит хозяина, — мысленно докончил горячую речь своего посетителя повелитель Византии. — Что ж, из двух зол — крестоносцы в Святой Земле или вот этот сорвиголова на престоле — надо выбирать меньшее. Но как он рвётся к короне! Мёдом она, что ли, намазана? У него и так власти больше, чем у кого-либо на Побережье, включая магистров франкских орденов… Или?.. Или корона Иерусалима — только первая ступенька?»
— Как же вы предполагаете осуществить свои замыслы, не расставаясь со столь любезным вам Тиром? — мягко поинтересовался Комнин.
— Я подарю их вам, ваше императорское величество, — еле сдерживаемая ухмылка гостя стала откровенно глумливой и напоминающей морду готовой вот-вот заржать лошади. — За некое, чисто символическое, вознаграждение. Вам станет известно всё, что с такими трудами удалось разузнать мне. Далее воспользуйтесь
Глава седьмая
Праздник на чужой улице
Святой Ремигий, коего во Французском королевстве именуют Сен-Реми, как ведомо всякому, дающему себе труд повнимательнее прислушаться к ежедневным чтениям житий святых, прославлен тем, что почти семьсот лет назад обратил в христианскую веру короля франкского племени сикамбров Хлодвига и его дружину. Хотя доселе неизвестно, кому в этом обращении принадлежит большая заслуга — собственно святому или жене короля Хродехильде Бургундке, истинной и верной христианке. Ибо именно Хродехильда (которую ещё называли Клотильдой) заставила своего мужа, более занятого войной с соседними племенами и расширением собственных владений, прислушаться к словам посланника Рима, и убедила, что союз с Церковью намного выгоднее войны, и ещё один друг намного лучше ещё одного врага. Хлодвиг не выдержал двойного натиска со стороны жены и её исповедника, но, дабы сохранить лицо и не заводить лишней ссоры со жрецами своих богов, заявил, что уверует, когда ему будет представлено неоспоримое доказательство могущества «Бога Хродехильды». Например, если в ближайшем сражении бог Рима дарует ему победу.
«Наверно, в прежние времена Господь внимательнее прислушивался к просьбам смертных, — мрачно размышлял Гай. — Теперь мы стали Ему неинтересны. Впрочем, кто я такой, чтобы рассуждать, что интересно Господу, а что нет?»
Сам сэр Гисборн, как не старался, не мог найти в себе ни капельки любопытства к творившемуся перед его глазами действу, на которое вместе с ним глазела добрая треть населения Тулузы, вкупе с гостями столицы Лангедока, паломниками, солдатами гарнизона, семействами окрестных баронов, съехавшихся на праздник, и бог ещё знает кого. На огромном помосте, завешанном трепыхающимися на ветру коврами и цветочными гирляндами, успевшими с утра слегка завянуть, разыгрывалась завершающая часть древней истории короля Хлодвига, его неугомонной супруги и святого подвижника Ремигия. Король собирался в поход на варваров, ослепительно блестели на ярком осеннем солнце надраенные кольчуги, мерно колыхалось окружающее помост шумливое пёстрое море людских голов, ловя каждое слово, а мессир Гай из Ноттингама, что в королевстве Английском, пребывал в крайне раздражённом состоянии духа. Повинная в сём троица — Дугал, Франческо и присоединившаяся к ним мистрисс Изабель — наверняка совершенно не испытывала мук совести и в данный миг наслаждалась где-то хорошим днём, праздником и всеми грешными радостями жизни.
Началось всё с утра, на постоялом дворе «Конь и подкова», когда развеселившаяся парочка в лицах Мак-Лауда и Франческо, пытаясь разбудить сэра Гисборна, не нашла лучшего способа, как перевернуть топчан, на котором спал помянутый сэр, затем опрокинуть на него таз с предназначенной для умывания водой и сбежать из комнаты прежде, чем Гай успел высказать всё, что о них думает. Однако если они ожидали возмущённых криков на всю гостиницу, то просчитались. Сэр Гисборн успел вовремя напомнить себе, что сегодня праздник, который не годится портить руганью и шумным выяснением отношений, а кроме того — таковы уж его попутчики. Он не сомневался, что идея принадлежала шотландцу, но… А, пусть его! В конце концов, это всего лишь вода.
Праздники в Тулузе, как уже успел понять Гай, отличались заметным своеобразием: их начинали отмечать как можно раньше. Вот и сейчас снизу доносились оживлённые перекликающиеся голоса, внезапно заглушённые разухабистой танцевальной мелодией. Пока Гай собирался, мелодия успела несколько раз смениться, хотя её характер оставался прежним, а невнятный шум переместился из нижнего зала в обширный внутренний двор гостиницы, и к нему добавились частый топот и ритмичные хлопки в ладоши.
Обитавшая в гостинице молодёжь (как позабывшая о своих обязанностях прислуга, так и жильцы) решила, что лучший способ отметить начало праздничного дня — устроить танцы прямо во дворе. За музыкой далеко ходить не потребовалось: кроме Франческо, нашлось ещё несколько умельцев дёргать за струны, и по вытершимся каменным плитам понеслись два смеющихся кольца — из молодых людей и девушек. Почти сразу вокруг них образовалось третье, из зрителей постарше, азартно хлопавших и выкрикивающих что-то подбадривающее. Шумливые хороводы то разбивались на кружащиеся парочки, то вытягивались в бегущую цепочку, то создавали чинно выступающие шеренги. Гай запоздало сообразил, что девица, выступающая под руку с распоряжающимся сменой танцевальных фигур молодым человеком — не кто иная, как мистрисс Изабель. Она то ли успела вчера вечером навестить лавку готовой одежды, то ли захватила с собой и теперь извлекла из баула на свет новое платье, ярко-синее с розовой отделкой, соорудила замысловатую причёску и, похоже, веселилась от души, способности к чему сэр Гисборн за ней раньше не замечал. Ноттингамец ещё успел подумать, что смотреть на принарядившуюся мистрисс Уэстмор довольно приятно, хотя благовоспитанной девице не пристало с самого раннего утра отплясывать в гостиничном дворе неизвестно с кем.
— Гай! — обрадованно заорали неподалёку. — Эй, Гисборн, вот ты где! Иди к нам!
Вопил, разумеется, Мак-Лауд, и Гай, раздвигая успевшую собраться изрядную толпу, направился к компаньону, стоявшему возле дверей конюшни. Впрочем, Дугала было трудновато не заметить в любом сборище — как из-за манеры одеваться, так и из-за врождённой способности привлекать всеобщее внимание. Однако сегодня шотландец наконец-то уделил внимание своей внешности, потрудившись не только вымыться и переодеться, но даже расчесать свою вечно спутанную шевелюру. Массивная серебряная фибула, которой Мак-Лауд закалывал на плече чёрно-жёлтый плед — переплетение диковинных растений и зверей, украшенная шлифованными аметистами — вспыхивала в солнечных лучах множеством сверкающих искорок.
Почти добравшись до цели, сэр Гисборн с лёгким изумлением узрел, что его спутник отнюдь не пребывает в гордом одиночестве. Рядом с ним стояла молодая женщина — высокая, темноволосая, в красно-зелёном платье, несколько откровенно облегавшем пышную фигуру. Шотландец что-то сказал ей на ухо, и девушка беспечно рассмеялась, запрокидывая назад голову и блестя зубами.
«Начинается, — обречённо подумал Гай. За время пути он уже привык к тому, что почти в любом городе и даже в самой крохотной деревушке, где они останавливались переночевать, Мак-Лауд незамедлительно находил такую вот, с позволения сказать, подругу из числа легкомысленных девиц, всегда готовых согрешить с заезжим рыцарем, или торговцем, или всё равно кем при условии, что потом им подарят какую-нибудь дорогую безделушку или просто заплатят. Все попытки сэра Гисборна заставить компаньона образумиться натыкались либо на искренне недоумевающий взгляд, либо на утверждение, что никто никого не принуждал и всё происходило по обоюдному согласию. Надо отдать ему должное, Дугал умудрялся обстряпывать свои делишки, не попадаясь на глаза как попутчикам, так и разъярённой родне своих мимолётных приятельниц. Гай надеялся, что Мак-Лауд хотя бы ради праздника станет вести себя приличнее, но его помыслы, как выяснилось, не оправдались. — Ему что, не прожить спокойно хоть одного дня?»
— Это Розалин, — невозмутимо сообщил Дугал, а девица скромно опустила глаза и присела в поклоне. — Она здешняя, из Тулузы. Розалин, это мессир Гисборн.
— Очень приятно, — мрачно буркнул Гай, мысленно выругав сначала компаньона, а затем себя: собственно, чего он придирается? Пройтись по людной улице с девушкой — не грех и не преступление.
— Сейчас заберём Френсиса и отправимся, — продолжил шотландец. — Розалин, как у вас тут обычно празднуют?..
— Сначала все сходятся на Рыночную площадь, к собору Нотр Дам де Тор на общую мессу, — воркующим голоском неторопливо заговорила девушка, — если мы поспешим, то сможем занять места поближе. Потом начнётся торжественный ход по улицам и ещё в этом году обещали дать представление о житии Сен-Реми. После девятого часа начинаются развлечения, танцы и угощение для всех желающих от нашего графа.