Вестники времен. Трилогия
Шрифт:
Улица, по которой шли сэр Гисборн и Изабель, выводила на склон холма и резко обрывалась, завершаясь ограждённой медными поручнями площадкой. Под ногами громоздилось скопление крыш — черепичных, сланцевых и соломенных, и всех оттенков розового и красного камня, из которого тут предпочитали возводить стены. Над ними возвышалось здание непривычного вида: мрачноватый серый куб, прорезанный чёрными щелями узких зарешеченных окон и выступами плоских колонн. Над ним поднимался удивительно плавно очерченный купол, выложенный крошечными синими и белыми кусочками мозаики, образовывавшими прихотливый узор, и нестерпимо блестевшими. В самой верхней точке купола искрилось золотом некое украшение или символ, установленное
— Что это? — полюбопытствовал Гай, внимательно осмотрев непонятное сооружение и придя к выводу, что оно напоминает маленькую крепость, которую очень трудно взять.
— Мечеть, — спокойно сказала Изабель. — Самая настоящая мечеть, дом детей Аллаха. Доберётесь до Палестины — узрите их во множестве. Эта принадлежит мавританскому кварталу. Знаете, многие называют Тулузу «Вавилоном наших дней». Её построили римляне, захватили вестготы, потом она перешла к маврам, а сейчас принадлежит франкам, но я не рискнула бы пересчитывать все народы, обитающие в ней. Вон там, левее, начинается иудейский квартал, за ним лежит греческий, потом владения итальянцев, с ними соседствует ещё кто-то, уже не помню кто именно… У всех — свои церкви, и знаете, что самое забавное? В Тулузе можно праздновать целый год, потому что на каждый день выпадает чьё-нибудь торжество.
— Но разрешить неверным содержать посреди города языческое капище… — ошарашено проговорил Гай, наконец разглядев, что макушку купола венчает повёрнутый рожками влево полумесяц. Как ни странно, зрелище мусульманского храма не вызвало в его душе ожидаемого отвращения, только смутное любопытство, что сэр Гисборн старательно попытался скрыть.
— Они точно также платят налоги королю и правителю города, — пожала плечами Изабель. — Не заставляют никого насильно принимать свою веру и, насколько я помню, никогда не пытались вредить христианам. Если дело порой и доходит до драк, так не из-за веры, а потому, что все мы люди, с одинаковыми слабостями и пороками.
— Всё равно её стоило бы разрушить, — недовольно буркнул ноттингамец.
— А по-моему, она очень красивая, — заметила девушка, явно намереваясь лишний раз подразнить своего спутника, что ей вполне удалось.
— Следите за своими словами, мистрисс Уэстмор, — резковато напомнил сэр Гисборн. — Не все разделяют ваше мнение и, боюсь, многим оно покажется подозрительным.
— Возможно, — кротко согласилась Изабель, и, бросив последний взгляд на пепельно-серое здание под лазурным куполом, зашагала дальше. — Но, надеюсь, вы согласитесь, что приятнее иметь собственное мнение, нежели не иметь вообще никакого или заучено повторять чужие слова?
— Отчего ж не повторить, если они верны и их говорит умный человек? — нашёлся Гай. Девушка хмыкнула, быстро глянула по сторонам, убедившись, что на улице нет лишних ушей, и внятно произнесла несколько фраз на совершенно незнакомом сэру Гисборну языке, полном гортанных, словно перекатываемых внутри горла согласных и долгих, протяжных «а». Очевидно, на его лице появилось до смешного озадаченное выражение, потому что Изабель непочтительно фыркнула и пояснила:
— Это стихотворение на фарси, языке персов. По нашему оно звучит так…
Она прищурилась и нараспев прочитала:
За мгновеньем мгновенье — и жизнь промелькнёт… Пусть весельем мгновение это блеснёт! Берегись, ибо жизнь — это сущность творенья. Как её проведёшь — так она и пройдёт.— Как по-вашему, сэр, прав был тот старый неверный,
— В чём-то прав, — вынужденно признал Гай. — А вы умеете разговаривать на персидском?
— Вот! — Изабель торжествующе подняла тонкий указательный палец и покачала им перед носом собеседника. — Настоящая мудрость не ведает пределов и различий в вере… Мы пришли, и на прощание мне придётся вас разочаровать — я не знаю фарси, просто мне однажды посчастливилось увидеть несколько стихотворений, записанных латинскими буквами, которые я запомнила. Каюсь, люблю производить впечатление образованной особы, хотя уверена, что половину слов произношу неправильно… Спасибо, что согласились меня проводить.
Не дожидаясь ответа, девушка легко взбежала по высоким ступенькам ничем не примечательного дома и несколько раз дёрнула увесистое кольцо, болтавшееся в пасти бронзовой лошадиной головы, стукнув им о прикреплённую снизу железную пластинку. Изнутри не донеслось ни звука, хотя удары получились достаточно громкими и отчётливыми. Гай колебался: уходить или подождать, пока знакомые Изабель отзовутся? Даже если хозяева ушли на праздник, в доме должен остаться кто-то из слуг или сторожей. Но, может, они опасаются открывать, увидев незнакомого человека, пришедшего вместе с девушкой?
Мистрисс Уэстмор в нетерпении переминалась на крыльце, поглядывая вверх, на маленькие окна с мутными слюдяными стёклами в свинцовых переплётах. Наконец, она не выдержала и протянула руку, собираясь постучать ещё раз.
Она не успела даже притронуться к кольцу. Дверь распахнулась без малейшего скрипа. На мгновение сэр Гисборн увидел стоящего в полутёмном коридоре человека, вернее, не человека, а просто очертание человеческой фигуры — довольно высокого и, кажется, молодого мужчины. Он вежливо отступил назад, пропустив нежданную гостью внутрь и не задав ей ни единого вопроса, из чего Гай сделал верный вывод — мистрисс Уэстмор здесь хорошо знают и ей нет нужды заранее предупреждать о своём визите.
Прежде чем войти, Изабель оглянулась, помахав оставшемуся на улице сэру Гисборну в знак того, что всё в порядке и она больше не нуждается в сопровождении или защите. Впустивший её человек резким движением захлопнул створку, и Гай услышал короткое лязганье вставляемого в скобы засова.
— Эй, пора вставать!
Малопонятное недовольное бормотание.
— Гай, проснись, надо поговорить. Гай!
К звучащему из клубов желтоватого тумана бесплотному голосу присоединилось нечто материальное — рука, цепко ухватившая сэра Гисборна за плечо и несколько раз ожесточённо встряхнувшая. Окружающий туман постепенно начал развеиваться. Из него выплыли стены, завешанные потёртыми и изрядно выцветшими коврами, тёмно-коричневые балки потолка и распахнутое окно, через которое вливался оранжевый свет заходящего солнца, наполовину загороженное сидевшим на подоконнике человеком. Гостиница «Конь и подкова». Точно, она. Значит, раздражённый голос принадлежит Дугалу Мак-Лауду.
— Вставай, вставай, — повторил шотландец, для верности ещё раз бесцеремонно тряхнув компаньона и убедившись, что тот открыл глаза. Гай с трудом сел, справившись с приступом головокружения, огляделся, и, еле ворочая языком, спросил:
— Какой сегодня день?
— Второе октября, — ответили со стороны окна, и Франческо мягко спрыгнул вниз, на пол. — Только что звонили к повечерию.
— Держи, — в руки Гаю сунули приятно запотевший кувшин. — Пей и постарайся очухаться побыстрее.
— Как я сюда попал? — уже вполне вразумительно поинтересовался сэр Гисборн, наполовину расправившись с содержимым кувшина и мысленно поблагодарив неведомо кого за чистую и очень холодную воду. Виски немедленно заломило, зато голова окончательно прояснилась.