Весы
Шрифт:
За едой они смотрели друг на друга. Он отрабатывал шахматные комбинации на кухонном столе. Она описывала дома, дворы и мебель начала века, как все было в Новом Орлеане, где она выросла, счастливое дитя. Он понимал, что это важно. Он не отрицал ценности ее слов и силы образов, которые она носила в себе. Все это было важно: семья, деньги, прошлое, но они не затрагивали его подлинной жизни, его центростремительной сущности, и потому ее слова падали в воздушную яму.
Он видел, как возле бара крепкий мексиканец, или кто он там, вдруг по-женски
У него была однотомная всемирная энциклопедия, и тетя Лилиан говорила, что он читал ее, как повесть о морских приключениях. Кинетическая энергия. Плотина «Гранд-Кули». Он вступит в коммунистическую ячейку. Они будут до глубокой ночи обсуждать теории. Ему станут давать задания, посылать в ночные рейды, требующие смекалки и хитрости. Он будет ходить в черных одеждах, бегать под дождем по крышам.
Многие ли знают, что крикливый зуек – птица из семейства ржанковых?
Пришло письмо от брата Роберта, его родного брата, который все еще служил в морской пехоте. Ли вырвал страницу из тетради на пружинке и сразу написалему, большей частью просто отвечая на вопросы. Он любил брата, но точно знал, что Роберт не догадывается, кто он на самом деле. Это была старая семейная тайна. Ты не знаешь, кто я. Роберта назвали в честь их отца, Роберта Э. Ли Освальда. Отсюда же и его имя, Ли. Отец лежал в конце аллеи Лэйквью и превращался в мел.
– Я возила тебя в «Годшоз» посмотреть на флаг, только ты и я. Шла война, мы жили на Полин-стрит, и на фасаде «Годшоз» вывесили флаг высотой в семь этажей, я еще купила там светло-серый костюм, в котором я на фотографии с мистером Экдалом, сразу после свадьбы. Американский флаг в семь этажей. Это когда ты устроил переполох с миссис Роуч, бросил в нее железной игрушкой.
Ему хотелось написать рассказ о ком-нибудь из библиотеки для слепых. Только так и возможно представить себе их мир.
У Маргариты были голубые глаза и темные ресницы. Она работала продавщицей и кассиром рядом с трикотажной лавкой на Кэнал-стрит, где лет за двенадцать до того была менеджером, пока ее не уволили. Официальным поводом было то, что она не умеет складывать и вычитать. Но Маргарита знала, как все обстоит на самом деле, чувствовала флюиды, слышала презрительный завистливый шепот, и это было еще не так страшно, как в тот раз, когда ее уволили из «Лернерз» в Нью-Йорке, заявив, что она не пользуется дезодорантом. Это было неправдой, потому что каждый день она мазалась шариковым дезодорантом, и если он не действует так, как говорят по телевизору, то почему изгоем сделали ее? Нью-Йорк не отставал от времени по части странных запахов.
Ли делал уроки за кухонным столом: на такие вопросы только идиотам отвечать. Мать будила его в школу, настойчиво хлопая в ладоши в дверях, пальцы одной руки шлепали по ладони другой. Порой хотелось ее убить – если он случайно натыкался на нее посреди улицы. Он слышал ее шаги, слышал, как она поворачивает ключ в замке. Голос раздавался из кухни, в туалете спускалась вода. Он
– Очевидно, – читал он, – определение величины капитала, инвестируемого в рабочую силу, как обращающегося капитала, вторично, поскольку элиминирует его специфические отличия в процессе производства.
Ли говорил с сестрой Роберта Спраула о политике, в основном для поддержания беседы. Они играли в шахматы на закрытой веранде у Спраулов дома. Роберт сидел рядом, дописывая курсовую по истории военной авиации.
Она была на год старше Ли, белокурая, с нежной кожей и серьезным лицом. Она будто бы старалась не казаться чересчур красивой. Встречаются такие девушки – они прячутся за маской опрятности и сдержанности.
– Эйзенхауэр отделался слишком легко, – говорил Ли, – и я могу это доказать.
– Сомневаюсь, но попробуй.
– Розенбергов убили Эйзенхауэр и Никсон. Точно говорю. Это полностью их вина.
– Твои фантазии.
– Ничего подобного.
– Был же суд, если я не ошибаюсь, – сказала она.
– Айк – известный болван. Он мог бы остановить казнь.
– Как в кино, да?
– Ты хоть знаешь, кто такие Розенберги?
– Я просто сказала, что был суд.
– Но есть тайные факторы, то, что не опубликовано…
Девушка строго взглянула на него. Она была как раз такого роста, как нужно. Не слишком высокая. Ему нравилось ее самообладание, нравилось, что она передвигает фигуры почти робко, ни единым жестом не выдавая, победа ее ждет или проигрыш. Это воодушевляло и подстегивало его, шахматного гения с грязными ногтями. В доме кто-то ходил – мать или отец.
– Я прочел о Розенбергах все, пока был в Нью-Йорке, – сказал он. – Обвинение сфабриковали. Все для того, чтобы выставить коммунистов предателями. Айк мог бы что-нибудь сделать.
– Что-то он и делал. Играл в гольф, – вставил Роберт.
– Теперь сенатор Истленд приезжает в Новый Орлеан. И знаешь зачем?
– Он ищет тебя, – ответил Роберт. – Ему позарез нужен пацан в Гражданский воздушный патруль.
– Он выискивает красных по всем закоулкам.
– Ему позарез нужен такой симпатяга, как ты.
– Главное в коммунизме то, что рабочие не приносят прибыли системе.
– Он увидит твою улыбочку и сильно расстроится. Юный коммунист в ГВП, кошмар какой.
Ли отчасти нравились эти подначки. Он следил за сестрой Роберта: что она скажет? Но та упорно смотрела на доску. Хорошее воспитание. Он встречал ее в библиотеке. В школе она была в группе поддержки спортсменов, девочка на дальнем краю, практически незаметная.
– Если даже они шпионили, что с того? Они просто считали, что коммунизм – наилучший строй. Это система, в которой нет эксплуатации. А их за это на электрический стул.
Ли заметил, что кто-то из родителей подошел к открытой двери, остановился за стеной и слушал.