Ветер Балтики
Шрифт:
Секретарь спросил:
– Норму ты выполнил, товарищ Преображенский?
– Какую норму?
– - Вербовочную. В Красный Воздушный Флот!
– Не выполнил. Я только из больницы.
– Завтра же подавай мне пять "летчиков". Да чтоб ребята были надежные. Орлы!
Преображенский присел на краешек стула, попросил лист бумаги, чернильницу и составил коротенький список. Здесь же, прямо в кабинете секретаря. Себя включил, дружка своего Арцыменю, Шурку Суслову, Мишку Цепелева, Митьку Ражева, Ивана Осорьева.
– Вот список!
– предъявил он секретарю. Прочитав
– А это зачем?
– Что "это"? Шурка?
– Да, Шурка. Зачем тут Шурка?!
– Как зачем? Пускай летает Шурка. Шурка Суслова за двоих парней справится: девчонка бойкая.
– Нет, Шурка ваша не годится! - И секретарь вычеркнул Шурку.
Без Шурки в списке осталось пять фамилий.
Приехали ребята в областной город. А там комиссии да подкомиссии. Всех забраковали. И Арцименко вычеркнули - здоровьем не подошел. Один Евгений Преображенский остался.
– Езжайте, - сказали остальным, - езжайте обратно, надо кончать педагогический техникум, учителя нам тоже нужны.
С тех пор судьба Евгения Преображенского и определилась. Но до первого самостоятельного полета немало воды утекло.
Инструктор авиационной школы Магон, живой и вихрастый смельчак, учил своих курсантов, руководствуясь древним принципом: "Делай, как я!". Летать с ним над сушей, над морем, над чудесным городом Севастополем, над Малаховым курганом, где когда-то происходили знаменитые битвы, было удовольствием.
Красив чудесный город Севастополь. Каменный великан у Черного моря напоминал инструктору Магону и его пытливому ученику Преображенскому книгу, в которой, как в сказке, рассказывалось о подвигах русских богатырей, о черноморских матросах, о кораблях, о матросских храбрых женах, подносивших патроны и воду уставшим солдатам. И казалось им, когда они вдвоем летали над Севастополем, что там, внизу, вблизи города, на древней приморской земле, еще порох дымится в старинных запалах, еще ядра курятся, пролетают с грохотом над ЗАЛИВОМ и падают на берегу, за взморьем. Им казалось, что внизу еще кони лихие мчатся, и седоки несутся с длинными пиками наперевес, и пушки грохочут громовыми раскатами, дым все еще стелется над спящими курганами. Перед ними, как живые, стояли Нахимов, Тотлебен, Истомин. Тотлебенские мосты, бастионы - и дальше опять мосты, крепости и бастионы.
Много десятилетий прошло, но дыхание борьбы за Родину и кровь народа еще не остыли.
И русская слава поселилась тут навечно.
День ото дня Севастополь все больше нравился впечатлительному юноше, который пришел, чтобы увидеть этот город с неба, чтобы многое понять, многому научиться, осуществить свою мечту.
Курсанта Преображенского представили командиру отряда Василию Сергеевичу Молокову. Коренастый, голубоглазый человек с пристегнутым к поясу летным шлемом спокойно спросил Преображенского:
– Значит, это вы сегодня идете в самостоятельный полет?
– Так точно!
Василий Молоков глянул на небо, потом посмотрел на Преображенского пристально, прямо в глаза.
– Глаза у курсанта Преображенского хорошие. Надежные глаза. Видна в них решимость и твердость! - сказал он.
Василий Сергеевич Молоков всегда по глазам летчика определял, готов он к полету или не готов. У того, кто в себе уверен, глаза хорошие, вперед глядят. Кто не готов - прячет взор подальше, смотрит вниз или украдкой. И "дядя Вася" - так все звали Василия Сергеевича Молокова, - определив пригодность курсанта в контрольный полет, обязательно отправлялся с новичком. Сядет в самолет. Молчит. Пилот ведет машину. Молоков молчит, не вмешивается. Вниз смотрит, вверх, на крылья самолета глядит, показания приборов проверяет. И хоть бы слово! Что хочешь, то и делай. А когда на землю сядут, шлем к поясу пристегнет и, если улыбнется, значит, все в порядке.
– Пойдет в самостоятельный, - скажет. - На старт!
И тогда к плоскостям самолета флажки красные привешивают, снаряжают самолет, как царскую невесту. Наступает тишина. Все знают, что сегодня в семье воздушных пилотов прибавится еще один летчик. И все: и старые воздушные "короли", и молодые отважные летчики - все должны сегодня уступать дорогу в воздухе. Новый летчик сегодня именинник!
Взлетел Преображенский, прошел по кругу и в тот же миг будто сделался слепым. Перед ним была только приборная доска, маленький кусочек неба, лоскуток земли. Ни Севастополя, ни знаменитых бастионов, ни широкого залива, ни грозных черноморских кораблей он не видел. Мысли молодого пилота были заняты только правилами полета.
Опять взлетел Преображенский - и снова получилось то же самое.
В третий раз взлетел. Машину повел уверенно. Друзей всех увидел внизу, небо голубое увидел, бесконечное светлое и чистое небо. Оно голубым бескрайним океаном нависло над зеленеющей землей.
Прекрасен молодой Севастополь! Все радовалось, сверкало, кружилось. Все краски - словно в разноцветном ковре, весь город, морская зеленоватая вода, чернеющие курганы и даже белый степной ковыль будто зашевелились и запели.
Внизу лежал прекрасный город русской славы. Вот она - гордая жизнь России!
На аэродроме, закинув голову, стояли Василий Сергеевич Молоков, инструктор Магон, сверстники и друзья.
– Отлично! Желаю летчику Преображенскому удачи и счастья! - сказал Василий Молоков и дружелюбно протянул курсанту руку.
Тепло молоковской руки Евгений Николаевич ощущал потом вею жизнь. А тогда, как и подобает в таких случаях, курсант торжественно сказал:
– Большое вам спасибо, Василий Сергеевич. Вы подняли меня в небо. Я не забуду вас!
Преображенский рассказывал мне о своей юности скупо, отрывочно и не успел он закончить, как в дверь постучали. Вошел дежурный по части.
– Я видел потом не раз Севастополь, - уже на ходу продолжал полковник. - И всегда он был для меня связан с необыкновенно простым, талантливым советским летчиком Василием Сергеевичем Молоковым, одним из первых Героев Советского Союза.
Ответив на вопрос дежурного по части, Преображенский рассказал кое-что из своей летной практики. Но меня интересовало другое.
– А у вас, Евгений Николаевич, бывали исключительные случаи в воздухе? - спросил я. - Когда дело доходило до известной формулы "быть или не быть"?