Ветер над сопками

Самойлик Егор

Алексей лишь скромно улыбнулся на слова тестя и коротко кивнул головой.

– Вот! – демонстративно указал тесть рукой на Алексея, хлопнув второй по колену, торчащему угловатым изгибом под легкой тканью домашних трико. – А я о чем! Это тебе не на своих двоих чесать! Сел, да и сиди себе! Так что это Лешка, поди, устал!

– Тише ты! – нарочито пшикнула Клавдия Семеновна, нахмурив брови. – Разбудишь внука! Разгорлопанился на весь дом!

– Тише, мать, нельзя! Голос командирский профукаю! Команда слушаться перестанет! – с сарказмом развел руками тесть, при этом все же значительно понизив тон.

Клавдия Семеновна лишь мельком

зыркнула на мужа исподлобья, высоко задрав брови, и молча направилась к печке.

Речкин не мог смотреть на тестя без улыбки. В глубине души он был влюблен в этого открытого, несколько грубоватого, но всегда ироничного человека. Казалось, что все в нем, даже его частое нудливое ворчание, было направлено к одной цели – подшутить над кем-либо или же чем-либо. И в этом Захар Фролович был истинный мастер, что всегда притягивало к нему большое количество людей. И в работе ему это нисколько не мешало, а, наоборот, помогало. И пусть большой карьеры он не построил, но почти всю жизнь протрудился на ответственных, руководящих должностях.

Алексею всегда было странно, как Клавдия Семеновна, эта образованная, воспитанная женщина, вышедшая из семьи петербуржских интеллигентов, терпит порой хамскую мужиковатость своего супруга. В этой семье все будто поменялись ролями, вопреки шаблонам, – муж постоянно придирался к супруге по поводу и без, капризничал, а она стоически терпела, ухаживала за ним, опекала и всячески оберегала.

На кухне появилась Нина. Клавдия Семеновна наполнила еще две кружки. Вечернее чаепитие подсластили сахарница, полная первосортного белоснежного рафинада, и плетеная корзинка с медовыми пряниками. За кухонным столом затянулась беседа. Речкин, не скрывая удовольствия, потягивал маленькими глотками ароматный азербайджанский чай, с добавлением сушеных листьев смородины, вприкуску с рафинадом. На заставе кусковой сахар был исключительной редкостью. Его выдавали песком, да и тот в строгом соответствии с нормами, от которых особо не пошикуешь. Все уходило на питание бойцам. А в пайке последнее время сахар и вовсе стали заменять карамельными конфетами «Красноармейская звезда» или «Красный авиатор».

Клавдия Семеновна рассказывала об их с мужем походе во Дворец культуры имени Кирова, где сегодня давал заключительный спектакль музыкальный театр Немировича-Данченко. При этом она старалась обрисовать каждую деталь, что ей было весьма свойственно. И, конечно же, теще непременно захотелось поведать об особенности игры столичных актеров, выказать свое восхищение увиденным. Захар Фролович грузно хранил молчание, видимо, играли действительно неплохо.

Внимательно выслушав Клавдию Семеновну, роль рассказчика переняла Нина. И здесь она была вылитая мать. Подробнейшее повествование затянулось от похода в кинотеатр «Северное сияние» до прогулки в сквере возле гостиницы «Арктика». При этом основную часть действия занимало то, как вел себя и что делал Ванька. Алексей словно заново прожил прошедший день, но хранил молчание. Скучал и Захар Фролович, нервно постукивая пальцами по опустошенной кружке.

Когда звонкий голосок Нины, к всеобщему облегчению сильной половины компании, стих, Клавдия Семеновна не спеша собрала со стола пустые кружки и положила их в таз с водой для мытья посуды, что стоял на печи.

– Ладно, ребята, – обвела она присутствующих глазами с проступившей от усталости краснотой. – Ночь уже… Пора бы спать…

Алексей невольно покосился на

большие настенные часы в коридоре, которые хорошо было видно через открытую дверь. Стрелки на них уже перевалили за полночь, и Речкин второй раз за прошедшие двое суток сладостно ощутил абсолютную безразличность к тому, сколько они показывали. Даже как-то странно было распоряжаться временем не по велению службы, а по своему, исключительно своему усмотрению.

Женская половина встала из-за стола, а вот Алексея плотно прижала к табурету сухая рука тестя, который тоже не покинул своего места. Не нужно было обладать особой проницательностью, чтоб понять – зачем Захар Фролович хочет задержать зятя на кухне.

Алексей был не против и легко поддался Захару Фроловичу. Времени было предостаточно, да и отпуск не мешало бы отметить. Вечером ранее Речкин так и не дождался тестя с работы, и тот застал его уже спящим.

– Захар, у них поезд завтра! – поняла теща их дальнейшие планы.

– Поезд вечером! Тем более что машиниста в нашей скромной компании я не наблюдаю! – отшутился тот, махнув рукой.

Больше Клавдия Семеновна не сказала ни слова. Она прекрасно знала, что на сто ее аргументов муж найдет тысячу контраргументов, и молча удалилась спать вслед за дочерью.

Захар Фролович спустился в погреб, немного позвенел там чем-то стеклянным, и вскоре на столе возникла полулитровая бутылка «Столичной», приятную компанию которой составила глубокая суповая тарелка, доверху наполненная маринованными грибами.

Начали стандартно. Захар Фролович поинтересовался службой зятя, их совместной жизнью с дочерью, поведал о своей работе. Рассказал о последнем выходе в море на тральщике, капитаном которого он сам являлся, потом углубился проблемами тралового флота Мурманска. После пятой рюмки бывалый моряк уже пытался охватить общие вопросы и задачи всего рыболовного флота страны.

Когда настенные часы в коридоре, бой которых был заглушен деревянной подкладкой, глухо щелкнули пружиной и едва слышно стукнули один раз, на столе оказалась вторая бутылка «Столичной», а к грибной закуске присоединилась тарелка с тонко нарезанным мясом кумжи аппетитно розового цвета.

Осушив очередные пятьдесят граммов за Мурманский рыбный порт, Захар Фролович неожиданно перескочил на совершенно далекую от рыболовства тему:

– Вот ты скажи мне, советский командир, – вяло пережевывая очередной ломтик кумжи, как-то не по-доброму глянул он на Алексея исподлобья хмельными глазами. – Вроде живем, мирную жизнь строим… А чего нам ждать?

Алексей недоуменно взглянул на тестя, опустив опорожненную стопку на стол.

– Не понимаешь? – насупился тесть. Его густые, некогда черные и толстые, как конский волос, теперь же тронутые сизой дымкой седины, пожидевшие брови сползли так низко, что из-за них было не разглядеть пьяного бесноватого взора.

Речкин, в смятении, не знал, что ответить, и лишь поерзал плечами в ответ.

Захар Фролович смазанно ухмыльнулся, как это делают обычно перебравшие спиртного люди. Он встал с табурета, шатаясь, добрел до окна, внимательно осмотрел форточку, убедившись, что она закрыта, и плотно задернул жиденькие занавески, словно они могли сдержать звук.

Погасив верхний свет, тесть придвинул табурет к Алексею и, сев обратно, тихо-тихо пробормотал ему в самое ухо:

– Ты – коммунист?

– Кандидат пока… – Речкин непроизвольно съежился от его слюнобрызжущего вопроса.