Ветер над яром (сборник)
Шрифт:
— Неужто никому за хребтом побывать не пришлось?
— Бывали люди, да что про то сказывать?
Егор от разговора ушел и сам спросил, на Фомку глянув в упор: встречал аль нет кошку в лесу, ту, что в окне показывалась? Фомка поморгал:
— Так то ж наваждение. Тятька мой так сказывал.
— Ну коли сказывал, — старик ухмыльнулся, — то в деревню айда.
И пошли они из тайги. Однако Фомку оглянуться будто подтолкнул кто и увидел — вершина скалы похожа на кошку сидящую. Отошли сколько-то, образ кошки каменной перед глазами стоит. Опять оглянулся и вспомнил тут: как встретил ее осенью, как в бурундука превратила, как сшибал шишки кедровые, потом как на землю опустился и как опять человеческий образ принял. Тут же и вспомнил, что с ним случилось, когда от лошади-то отстал.
…Только лошадь Афанасия
— Пойдем ко мне в стражники: Бухтарминску долину, ее богатства несметные стеречь. В Бухтарме жизнь вольная: ни приставов нет, ни нарядчиков. Тебе, вижу, смекалки, ловкости не занимать, в Бухтарме такие нужны. Али еще чуток подрастешь?
Фомка-то согласиться хотел, да услышал вдруг крик отца, ну и высказал: куда ж, мол, отца с матерью? Не бросать же их одинокими?
Девка Фомку по щеке потрепала:
— Правильно сказываешь. Душу твою проверяла. Про родителей не забыл — добрый защитник получится. Чтобы в снегу не угруз, бурундучишкой к отцу отправляйся да перед встречей-то на скалу обернись, тогда и облик человеческий примешь. А коли забудешь, до деревни придется бурундуком добираться.
Фомку в бурундука превратила, сама подошла к стене каменной и будто в ней растворилась. Фомка отца вскоре увидел, да на скалу обернуться забыл. Так и ехал в санях в бурундучьем обличий. Лишь когда вперед отца в избу вбежал, от родного тепла волшебные чары растаяли, и вмиг он человеческий облик принял…
…Пока до деревни Егор с Фомкою добирались, парнишка старику про все это и поведал. Закряхтел Егор, Фомку выслушав:
— Вот оно как. Значит, отпустила до времени, в горы к себе не взяла. Пошто ж тогда объявилась? Неужто и вправду беду предрекает.
Больше Фомку старик ни о чем не спрашивал, лишь про беду предсказанную несколько дней поминал. И вскоре так-то и получилось: золото открыли в горной тайге. Работных рук не хватало, начальство и решило с окрестных деревень в тайгу переселить мужиков. Кто ерепенился — в острог, а там уж плетей не жалели. По весне в Фомкину деревню власти нагрянули, среди них нарядчик Аким оказался, к тому времени приказчиком был назначенный. Немалой властию был наделен, потому Афанасьеву семью первую разорил. Лошадь забрали, Афанасия скрутили, а с ним Фомку. Потом уж старика Егора и остальных повязали, на подводы посадили, в тайгу повезли. Бабам тоже собраться велели да пехом вслед за мужьями отправили. К вечеру деревня будто вымерла.
Привезли мужиков на голое место, одних бараки строить заставили, других шурфы рыть. Весенние ночи холодные, у кого грудь послабей, занедужили. Днем гнус появляться стал, и чем шибче солнышко припекает, тем больше его. Заел, мочи нет. Вот и стали мужики стариков про Бухтарминску долину спрашивать Те робко, с оглядкою — кабы кто чужой не услышал да властям не донес, собравшись у костерка, рассказывали. Запоминал Фомка все, будто в ларчик складывал. Ему и родителям от Сивобокова больше всех доставалось: Афанасий лес корчевал, Анисья уголь жгла, Фомка при строительстве на посылках, оплеухами только и был сыт. Как-то сидели с Егором у костерка, в который уж раз разговор завели про волюшку. Фомка опять и спросил:
— Неужто не довелось никому за скалами в Бухтарме побывать?!
Старик в котелок с кипятком травки подбросил, чаю лесного в кружки налил, сказал, темноту оглядев:
— Мне раз выпало. Давно это было. По молодости вместе с другими бергалами в шахте долбиться пришлось. Все уйти в тайгу собирались. Да как без припасов? С голоду пропадешь. И припасти неоткуда. Думали, пропадем, да Горный Батюшка помог. Одного молодого, Илюху-бергала, из беды вызволил, тропы на перевалах в Бухтарму указал и надоумил, как другим бергалам обрести волюшку. Вот и увел всех Илья. А в Бухтарме луга, пашни богатые, рыбы, дичи, ореха полно. Угодья всем поделили поровну. Нашей семье большой клин целины отвели, однако условились: с Бухтармы никому хода нет — берг-коллегии опасались, царских лазутчиков. Правда, бывало, что и солдаты, бросив службу
— Дорогу показывайте!
Те:
— С радостью!
Повели солдат, да в тайге заплутали. Их же после выпороли. Сам-то бы я ни за что с Бухтармы не ушел. С год уж дышал вольным воздухом, землю пахал, урожай собирал, пчелок лесных разводить принялся. Мне уж и девок отец с матерью стали присватывать, да у меня на сердце по одной кручина была. На руднике к приказчиковым ребятишкам нянькой была приставлена, с нами бежать не успела. Гуляю по вольной земле, а самого к ней тянет. Вот и не выдержал, ночью через перевалы тайными тропами в рудник подался. Да не поостерегся, у приказчика скараулили, в холодную бросили. Били, топтали, хотели, чтоб дорогу выказал. Однако выдюжил, стал через полгода под конвоем опять на руднике робить. Вскоре с невестой своей сговорился в Бухтарму бежать. Харчей подсобрали и ушли. Только вот метки, что к перевалу вели, не находятся, а тропы, которыми не раз хаживал, травой поросли. Невеста думала, что память мою от побоев отшибло, а я разумею — дочка Горного ее у меня забрала, чтобы невзначай беду в Бухтарму не привел. Бывало, чую чей-то взгляд на себе, оглянусь, а из-за деревьев глаза кошачьи огнем вспыхнут и от того у меня в голове помутнение, в забытьи долго лежу. И покуда невеста надо мною хлопочет, все чудится: то с одной стороны, то с другой глаза вспыхивают. Пол-лета по тайге помотались, к осени в дальней деревушке крестьянская семья пригрела нас: объявила дальней родней, помогла документ выправить. Так и стали мы приписными крестьянами. Какая-никакая волюшка, не бергальская каторга. Так бы и жили, однако эвон как обернулось — к старости опять на рудник загнали.
Помолчал старик и добавил:
— А глаза дочки Горного Батюшки не видал больше, и до недавней поры про нее в наших местах не слыхивали. Вот только мальцу этому, — указал старик на Фому, — будто бы объявилась, беду предрекала.
Фомка кивнул и, невзначай будто, в сторону глянул да и привстал тут же, еще пристальней в темноту уставился.
— Чего выглядываешь? — спросили его мужики. Отмахнулся парень.
— Мерещится всякое.
Повернули все головы, куда он глядел, да кроме бликов огненных от костра на деревьях, ничего не увидели, спать собираться стали. Вскоре затихли. Однако Фомке все чудится, будто из-за стволов девка выглядывает, рукой куда-то показывает. Приподнял голову, и вправду, видит — девка знакомая из темноты выплыла, рукою на большой кедр показала, другой махнула вдаль, откуда солнце восходит, и опять в темноту уплыла.
На другое утро бегает Фомка, дела исполняет, а сам все на кедр поглядывает. “Чего, — думает, — на него указала? Шишек нет еще”. И залезть самого подмывает, не вытерпел, на закате полез. До верхушки добрался и глазами от изумления захлопал: деревья некоторые над другими деревьями возвышаются, чередой друг от дружки совсем недалече растут, будто дорожкой воздушной далеко к скалам высоким ведут. И последний кедр, что к отвесной скале ближе был, — с ней вровень стоит. Парень и давай с дерева на дерево прыгать. До последнего вскоре добрался, с вершины сделай прыжок — на скале очутишься. Хотел было прыгнуть, глядь, из-за камня девка выглянула и говорит:
— Что, Фома, тяжело для казны золото добывать?
— Да кабы одному мне страдать? Всю деревню согнали, — Фома ей отвечает. — А ты, помню я, Бухтарму охранять помощников ищешь. Теперь готов послужить.
— Ну так прыгай сюда! — девка Фомку рукой поманила.
Раскачался парень пошибче, оторвался от вершины. В этот миг девка глазами сверкнула, и чует он, будто ветром его подхватило, и прямо к ногам девкиным бурундуком прыгнул. Глядь — и девки нет, вместо нее кошка глазами сверкает. Повернулась, с уступа на уступ со скалы побежала. Фомка в бурундучьем обличий за ней поспевает. Скоро по тропе меж гор побежала. Тропа все шире становится, по бокам — склоны гор, лесом густым поросшие. Вскоре на лужке очутились. Вскочив на него, кошка девкою обернулась, и Фомка человеческий облик принял.