Ветер над яром (сборник)
Шрифт:
Лейтенант отложил просмотренную книгу и взялся за следующую. Франц со вздохом отвернулся от Щура-Толмача и протянул руку к отложенному тому.
— Можно?
— Бери, — ответил Лейтенант.
У этого альбома обложка не была пестрой. На сером фоне простым шрифтом выведено название: “Живопись европейского Возрождения”. Францу это ничего не сказало. Он раскрыл наугад и замер пораженный. Потрясение было почти таким же сильным, как на вышке, когда он увидел голубое небо. Никогда не виданные им краски произвели в его душе отклик, подобный беззвучному сейсмическому удару. Цвета буйствовали, рвались со страниц: перед Францем распахнулось окно в мир иного измерения.
И вдруг — неожиданное отрезвление. На одной из картин все было до боли знакомо — руины зданий, пламя, клубы дыма, багровые облака, фигурки людей и множество безобразных тварей — должно быть, мутантов. Франц прочел надпись: “Иероним Босх. Воз с сеном. Правая часть триптиха “Ад”. Сена никакого на картине не было, и слово “ад” было непонятно, но не это, а некое другое несоответствие заставило Франца призадуматься. Он уже хотел было задать вопрос Лейтенанту, но тут дверь распахнулась, и в комнату ворвался Доктор. Он был бодр, в прекрасном расположении духа. В руках большой термос — уникальная вещь, пережившая Красную Черту. Доктор им очень дорожил.
— Добрый вечер, молодые люди, добрый вечер, Петр! Прекрасная компания собралась, вот и отлично, сейчас чай пить будем.
Лейтенант буркнул: “Привет, Адам” — и отложил в сторону альбом.
Щур-Толмач захлопнул брошюрку и сделал шаг вперед. По лицу Толмача было видно, что “полтора человека” принял какое-то решение.
Франц его опередил:
— Доктор, можно вопрос?
— Давай, сынок, что у тебя там?
Франц ткнул пальцем в картину Босха:
— Доктор, разве бывают цветные фотографии? Ведь это фотография?
— Нет, Франц, это не фотография. Это работа художника. Это… м-м… нарисовано.
— Как нарисовано?! Разве можно так нарисовать?
Знакомство Франца с изобразительным искусством ограничивалось рисунками, сделанными мелом на каменных стенах.
— Видишь ли, Франц, сейчас такое, конечно, никто не сможет сделать. Но до Красной Черты были люди, которых обучали этому искусству. У них были особые краски, свои приемы… вот так…
— А мутанты? Как они оказались в картине? Вы же сами говорили нам, что они появились уже после Красной Черты?
Лейтенант коротко рассмеялся. Доктор
— Видишь ли, Франц, этот человек жил задолго до Красной Черты. Он ее и не видел. Он… ну, фантазировал, что ли… Понимаешь?
Франц ничего не понял, но на всякий случай кивнул.
Доктор явно не хотел продолжения разговора.
— Ну что же мы, право? Давайте, наконец, чай пить… Чай, чай…
Щур-Толмач разинул рот, намереваясь что-то сказать, но передумал.
Доктор засуетился, выставляя на стол разнокалиберные чашки, кувшинчик с вареньем из ягод верасники, уже слегка черствые лепешки. Когда все расселись вокруг стола, он отвинтил колпачок термоса, извлек пробку (из горлышка пошел парок) и разлил ароматный напиток по чашкам.
Чай пили в молчании, не спеша, вдумчиво, макая лепешки в кувшинчик с вареньем. В мире Франца к еде люди относились очень серьезно.
Франц никак не мог взять в толк, почему эту жидкость Доктор называет чаем. Откуда он взял это слово? Ведь это был просто отвар шиповника и еще нескольких растений, ни одно из которых чаем не называлось. Он каждый раз задумывался над этим и каждый раз забывал спросить. Не успел и в этот раз. Доктор отставил термос и в упор посмотрел на Щура-Толмача:
— Чувствую, молодые люди, вы что-то хотите рассказать.
Щур-Толмач спокойно выдержал взгляд Доктора и голосом Щура просто ответил:
— Да.
И начал рассказывать про дневную экспедицию на верхушку телевышки. Франц окаменел от такого предательства. После одного несчастного случая подобные вылазки были строжайше запрещены, и вот теперь Щур… Франц принялся корчить страшные рожи, пытаясь заставить Щура замолчать, но тот его игнорировал. Лейтенант смотрел на рассказчика с недоумением. Доктор, покусывая губу, хмурился, но пока не перебивал. Франц понял, что Щура не остановить, и смирился. Но когда Щур стал рассказывать, как он, Франц, свалился за пределы площадки, Франц не выдержал:
— Да что ты врешь! Не было этого!
Щур-Толмач бросил на него быстрый взгляд:
— Было! Просто ты не помнишь. Об этом я еще скажу. А что было, так ты Толмача спроси, он тоже видел.
Толмач тут же перешел на свой собственный голос:
— Точно было! Я видел…
Он запнулся и замолчал. Надо полагать, Толмач еще хотел что-то сказать, а Щур считал, что уже достаточно, и между ними завязалась обычная их борьба за право голоса. Борьба, которая почти всегда заканчивалась победой Щура.
Паузой воспользовался Доктор. Голос его был ледяным:
— Это и есть то самое самообразование, которым ты хотел заняться, Франц? Между прочим, молодые люди, законы, которые мы у себя вводим, вызваны к жизни вескими причинами. И созданы они для того, чтобы их выполняли. А я — то считал вас вполне взрослыми, разумными людьми…
— Доктор, — ответил Толмач голосом Шура, — запреты существуют еще и для того, чтобы их временами нарушать. Иначе не будет никакого прогресса. Мы сегодня, конечно, нарушили запрет, но зато сделали открытие, последствия которого трудно предсказать.
— У вас какой-то абстрактный спор, — вмешался Лейтенант, — оставьте высокие материи, держитесь фактов. Я так и не понял — свалился Франц с вышки или нет. Если свалился, то как жив остался?
— Свалился, свалился, — ответил Щур-Толмач, — а вот как он жив остался, мы и сами не поняли, пока на нас коршун не напал.
— Еще и коршун… — Доктор схватился за голову. — Вижу, скучно вам там не было. Ну давай, давай, все рассказывай, без утайки. Разбивай сердце старого человека.