Ветер отчаянных надежд
Шрифт:
– Полина, всё хорошо, – руки Бакинского обхватывают меня. – Мы не умрём. Лёшка не останется один. Всё в порядке. Мы больше не падаем.
Не могу открыть глаза. Мне страшно до жути. Так и стою, хватаясь за его тело, как за спасительную соломинку.
Лифт снова дрожит, снова срывается вниз, снова замирает.
Сердце разрывается от леденящего ужаса. Я умру в этом железном капкане. Разобьюсь, как лепёшка. Не увижу первую игру сына. Не посмотрю первый спектакль.
– Полина, всё будет хорошо, – убеждает Бакинский, но я упрямо качаю головой.
– Не
Я в панике. Лифт снова трясётся. Но не падает. Пока.
Губы Бакинского так близко к моим. От него исходит жар, а я леденею от страха.
Лифт торопливо срывается ещё на несколько сантиметров. Или метров. Сложно оценить.
Я вздрагиваю, готовая разрыдаться. Но тут Николай Петрович касается моих губ, и я забываю обо всех проблемах.
17. Николай
Все дни, что я провёл в Швейцарии, мотаясь от небольшого уютного отеля до частной клиники своего сына, я думал только о Полине. Она проникла в каждую клетку моего мозга. Снова.
Словно одержимый, я вспоминал все наши встречи в прошлом и наше новое знакомство в настоящем. А ещё я вспоминал её мягкие губы, её обжигающее дыхание, её огромные омуты глаз. Вспоминал и падал в бездну. Тёмную и беспросветную.
В той бездне настойчиво билось желание обладать ею. Сделать её своей. Подчинить. Скрыть от посторонних глаз. Чтобы – только моей. Навсегда.
Вдали от неё я признался самому себе, что был влюблён в девушку с тех самых пор, как она впервые переступила порог моего дома. Всё это время я был в неё влюблён. В девушку сына. В ту, на которую не имел права. Грезил о ней ночами. Видел её в каждой проходящей мимо девушке. Это было сродни наваждению. Я не мог управлять собственными мыслями, ведь каждая отправляла меня к ней.
Поэтому-то и тешил себя пустыми иллюзиями, что глупость развеется, когда она будет использована. Вгрязную. Жестоко. Был уверен, что клеймо позора от той ночи выскребет из моих мыслей одну, шальную, о зарождающихся чувствах к этой трогательной девушке. Убьёт напрочь мою зависимость. Разорвёт порочное желание. Не помогло.
Теперь я бесился от того, что самолично сотворил с ней всю ту грязь, которую она не заслуживала. Теперь я бесился, что я всё равно влюблён в неё, но сейчас, как никогда ранее, я ещё больше не имел на неё никакого долбанного права. И это знание скручивало мои внутренности в плотный узел, вызывая нестерпимую головную боль.
Ещё большую боль вызывал Стас. Остановка сердца по-настоящему испугала его, и он, впервые за долгое время, согласился поговорить со мной серьёзно.
– Пап, прости, что выносил тебе мозг, – не глядя на меня, тихо прошептал он. – Я хреновый сын. Никогда не ценил то, что ты для меня делал. А сейчас я смотрю на себя, а вижу нарика со стажем. Я не хочу быть таким. Устал. Хочу вернуться домой, выйти на фирму, начать с самых низов. Хочу, чтобы ты мной гордился.
Я с сомнением посмотрел на сына, но весь его вид говорил, что он не врёт. Видимо, близость смерти отрезвила его, и это к лучшему. Я не знал, как поднять тему
– Хорошо, Стас, – устало выдохнул я. – Я дам тебе такую возможность. Но запомни, если ты снова опустишься на самое дно, не обессудь. Ты останешься один на один со своими проблемами. Ты мой сын, я люблю тебя, но ты давно уже не маленький мальчик, а я уже немолод. Вернёшься к наркотикам, знай, что мне проще будет пережить твои похороны, чем снова жить пустой надеждой на твоё исцеление.
Он кривовато усмехнулся:
– Кто она, пап? Хотя нет, пока ничего не говори мне. Приведу себя в порядок, и ты нас познакомишь!
– С чего ты взял, что есть какая-то она? – скептически спросил у него.
– Пап, ну это же очевидно! Раньше ты и мысли такой допустить не мог – что меня не будет в твоей жизни. Готов был бороться всеми силами с моими демонами, а теперь, посмотри, ты говоришь со мной, как со взрослым мужчиной, хотя я и не заслужил такого отношения, говоришь мне правду, не заботясь о моих чувствах. Это здорово, пап. Если бы я не был таким эгоистом, ты давно бы мог жениться и быть счастливым. Но вынужден был носиться со мной, как с малым дитя. Она, однозначно, положительно на тебя влияет, глядишь, ещё и братика мне родите!
Сын залился смехом. Если бы не его ужасающий нездоровый вид, впалые щёки, зелёный оттенок кожи лица и тёмные круги под впалыми глазами, я с уверенностью мог бы сказать, что он излечился. По крайней мере, его разум был чист. Сейчас. Надолго ли?
Меня покоробили его слова. Неужели то, что я признал свои чувства к Полине, так сильно повлияло на меня? На мои решения и поступки? И, главное, что я понял на тот момент – мне нужно держать девушку и её сына подальше от Стаса. Меня не заботил этот вопрос, но внезапно он стал наиважнейшим.
Если сын вернётся в Москву, возьмётся за ум, наладит свою жизнь, то не решит ли разыскать свою первую любовь? И что будет, если найдёт?
– Пап, я хочу, чтобы ты знал, – сказал мне Стас, прерывая поток мыслей в моей голове. – Какая бы она не была, она мне уже нравится. Потому что у тебя на лице всё написано. Я никогда не видел тебя таким. Ты словно сбросил маску и наконец стал собой. Я рад за тебя.
– Спасибо, – рассеянно ответил ему. – Я тоже рад, что ты решил обстоятельно взяться за свою жизнь. Ты знаешь, что можешь всегда рассчитывать на мою поддержку, но глупостей я больше не потерплю.
– Я всё понимаю, пап, – ухмыльнулся Стас. – Я очень постараюсь быть хорошим мальчиком и больше не расстраивать тебя.
Заключительные анализы, выписки проносятся где-то за пределами моего сознания. Кажется, я прихожу в себя только тогда, когда закрываю за своей спиной дверь квартиры.
– Мы будем жить вместе? Здесь? – присвистывает сын, бросая взгляд на закрытую дверь спальни.
Именно в ней всё и произошло. Сам я давно привык не думать об этом, но для Стаса воспоминания ещё свежи.
Конец ознакомительного фрагмента.