Ветер плодородия. Владивосток
Шрифт:
Алексей желал бы довести дело до конца и основать пост, а потом и город с крепостью, но не на Амуре, а на море, в самой удобной южной гавани, одной из тех, которые теперь как связка приманок для моряков всех флотов, как гроздь бананов для обезьян. А его определяли на малую должность, как Гринева в Белогорскую крепость.
Отец, провожая, упомянул о предстоящем освобождении крестьян, что все великие предприятия начинаются с малого, а дорогие закупки в иностранных портах делаются на деньги, добытые нашим мужиком. Дипломатическая деятельность и военная сила зависят от трудолюбия и мастерства работника и земледельца.
Алексею придется ждать решения своей участи в Усть-Зейском посту. Он отвык от шика и блеска, которых насмотрелся в своих плаваниях и в столицах. Неужели ему
В среднем течении Амура будет не поселок и не станица. Там должен построиться настоящий город. Пока это Усть-Зейский пост. Батарея, казарма. Будет верфь. Заведены огороды. Там уже нынче закладывается церковь, для чего отправится на Зею епископ Иннокентий. Со временем, как уверяют, будет духовная семинария, то есть пропагандистское бюро, для привлечения к нам тунгусов, гольдов, солонов, манягров и всех других инородцев. Опять-таки на средства российского люда. Будет базар, ярмарки с участием китайских купцов, на что еще нет трактата, но приграничное население, которое никаких запретов не признает, уже давно торгует между собой. Это всегда бывало, хотя закон китайский запрещает торговлю подданным Поднебесной империи с нами везде, кроме как на Кяхте. «Вот вы были, Алексей Николаевич, в Гонконге, – уговаривал губернатор, – знаете, каков там размах, знаете торговлю в Петербурге и Москве, в Великобритании и на Капском мысу, вам и карты в руки». Купцы сразу запросились в новый край. Их баркасы идут вместе с караваном казенных барж. Они как утята подросшие, то и дело отлетают, уплывают от судов, идущих под нашим флагом под командованием генерала Муравьева, и от больших барж, на которых богатые сибирские купцы оборудовали целые магазины. В новом городе уже нынче велено заложить школу. Построены казарма, склад, лодочные сараи.
Конечно, место любопытное. Но не оживлено для Алексея никаким чувством. Губить молодые годы в захолустье! Охота будет хорошая, уток всегда много и разной боровой дичи. Может быть очень занимательной жизнь в новом краю, если ее начинаешь сам. Конечно, это более подходит женатому, семейному, тут ведь закладывается зародыш чиновничества и казенщины, да еще при границе. Редко встретишь в этих краях образованного офицера. У Муравьева многие произведены из солдат. Это крепкие орешки. Их-то и посылает он командирами и начальниками на новые посты в тайгу, где все надо начинать с осушки болот и рубки леса. И может быть, с такими людьми Сибирцев ужился бы. А у китайцев своя мелкая бюрократия. Рыбак рыбака видит издалека. Алексей себя знает, он тут займется исследованиями, изучением языков.
А все-таки будет тоскливо и скучно, и прекрасные берега могут наскучить. Напротив поста Усть-Зея, на другой стороне реки, находится Сахалян Ула Хотон, или кратко – Сахалян, что-то вроде китайской деревушки. Бедное северное население. При нем полно сыщиков и полицейских, которые сами такие же оборванцы, как обыватели. И мелких рангов мандаринов. Каково это после знакомства с китайцами Кантона и Гонконга! Не очень-то тянет Алексея в стоящий рядом с Сахаляном маньчжурский городок Айгун, с цитаделью и ямынем, в котором находится сам амбань. Оставаться тут надолго не хотелось бы. Алексей согласен вытерпеть год-другой, но он идет с потаенной целью, хотел бы надеяться, что уже в этом году будет послан дальше, на открытие южных гаваней. Либо морем, либо по рекам вместе с молодым ученым Венкжовым. Михаил Иванович идет с этим же сплавом в составе экспедиции на другой особой барже, предназначенной для ученых, находящихся в подчинении у Муравьева. Там у них кони, вьюки, мешки, ящики, инструменты, оружие. Последуют до устья Уссури, а потом по ней, против течения, к югу, в верховья. С Сибирцевым дело все же окончательно не решено. Велено быть наготове.
– Сигналят, Алексей Николаевич, – доложил казак.
Муравьев вызвал к себе на генеральскую баржу. Сидя в салоне и глядя несколько испытующе, Николай Николаевич напомнил, что Сибирцеву предстоит в Айгуне. На него возлагается важнейшее поручение, как на офицера, знакомого с артиллерией и владеющего китайским языком. Показать китайцам пушки из путятинской,
Вот и надо заинтересовать китайцев, попытаться передать для образца два орудия, показать их действие, выбрать для этого удобную площадку или отдельный остров, каких вблизи Айгуна много. Муравьев знал, что у Сибирцева есть свой взгляд на все это, – зачем, мол, убеждать китайцев, учить их тому, чему они обучены? Сибирцев в Гонконге видел на китайских джонках современные пушки. Но дело поручалось ему. В посольстве известные знатоки китайского языка, дипломатические чиновники, но не знают военного дела, поэтому вменяется в обязанность Сибирцеву не только быть переводчиком, но и все посредничество при передаче пушек, документация. Он наблюдателен, знает китайцев, уловит и услышит то, на что ухо дипломата не обратит внимания, это у него получается само собой.
Беседуя в салоне, у широкого окна с проплывавшими пейзажами Приамурья, генерал как бы советовался, говорил как со зрелым и бывалым мужем; лестно, конечно, да что толку? Муравьев зорко наблюдал за ним.
По молодости Алексей готов пренебречь предосторожностями, дать честный совет.
– Стоит ли все же, Николай Николаевич? Ведь это затея Евфимия Васильевича, а вы сами не согласны.
– Эта затея одобрена государем. Откуда вам известно, что я не согласен с передачей артиллерии Китаю? Я вам этого не говорил.
– Мне никто не говорил. Но вы всегда были не согласны с Путятиным По вашему мнению, сначала надо образовывать свой народ…
Муравьев молча выслушал возражения Сибирцева и начал угрожающе махать в воздухе указательным пальцем.
– Батареей будет командовать полковник Иванов. Объяснять и все остальное – вам. Делать что не по душе! Но извольте исполнять. Мне самому не всегда и не все по душе. Имейте в виду, что Евфимий Васильевич Путятин – искусный дипломат, он уклончив, безукоризненно вежлив и на вид даже мягкотел, но на самом деле непоколебим, его поступки всегда рассчитаны, он изучает каждое дело основательно, прежде чем браться за него. Алексей Николаевич, мы еще вернемся к делу, но помните, что Айгун близок, до начала переговоров остаются считанные дни.
Сибирцев повторил, что, бывая в южных морях, в Гонконге в плену, он видел, какими новейшими орудиями вооружены некоторые джонки китайских торговцев и пиратов, не говоря уж про торговые суда европейцев. Там можно получить за деньги любое совершенное оружие и сделать это тайно. Путятин там был давно и недолго и не знает, что там теперь творится. Китайцы не захотят быть от нас зависимыми, они не примут артиллерию, в чем вы убедились, получив из Пекина согласие, а по сути – отказ.
– Вы моряк! – заметил Муравьев. – Вот я и везу пушки разного калибра для наших крепостей, а для китайцев только два орудия, а остальной груз дружбы лежит на границе и ждет востребования из Пекина. Если не примут – их дело. Мы покажем дальнобойность пушек, меткость наших наводчиков и как управляется прислуга, с которой никаких пиратов сравнить нельзя.
Сибирцев подумал, что, пока китайцы раскачаются и решатся принимать, в Петербурге, чего доброго, политика переменится.
Придя в Усть-Зею, Алексей должен будет ждать приказа Муравьева. Матросы – хорошие друзья и спутники по скитаниям, служили с Сибирцевым на «Диане», были в японской экспедиции. Есть двое молоденьких, новички. Есть матросы старше и опытней Алексея, но все по какой-то причине его побаиваются. Какая-то слава его их настораживает. Маслов, теперь сдавший экзамен и произведенный в штурманские прапорщики, первейший моряк, и тот при Алексее тише воды ниже травы, смолкает, ждет приказания. Над Масловым подшучивают товарищи: «Курица – не птица, прапорщик – не офицер, его жена не барыня…» Все грамотные, по службе беспрекословно подчиняются Маслову. Как и прежде, в японской экспедиции и в плену, когда был он старшим унтер-офицером.