Шрифт:
«ПРИЮТ МОРЯКА»
В этом рейсе корабль изрядно потрепало. Ураган настиг его на полпути, в открытом море, и за несколько суток до изнеможения вымотал всю команду. Судно то почти ложилось на борт, пронзая пенные валы пикой флагштока, а то вдруг возносилось на самый гребень гигантской волны, уподобляясь Антею, оторванному Гераклом от питающей его силы земли. Уже борта дали течь, и помпы не успевали откачивать соленую воду из трюма, и впору было надевать чистые белые рубахи, когда ураган внезапно и совершенно необъяснимо потерял к ним интерес и ушел, крутя воронки, куда-то на восток, в сторону океана. Мгновенно море успокоилось, небо очистилось от туч, засияло солнце,
Когда впередсмотрящий на фок-мачте увидел землю и возвестил об этом громким криком, которому мог бы позавидовать муэдзин, призывающий правоверных мусульман к молитве, моряки окончательно разуверились в провидении и в очередной раз прониклись несокрушимой верой в своего капитана.
– Да здравствует капитан Платов! – дружно и зычно кричали они, подбрасывая вверх свои зюйдвестки. – Слава капитану Удача!
Корабль носил гордое имя «Удача». И человека, который вот уже много лет стоял на его капитанском мостике, все называли «капитан Удача». Но это была не просто игра слов, которая очень нравилась морякам. Антон Платов с честью это прозвище оправдывал. Он неизменно выходил победителем в поединках с самыми жестокими штормами, когда другие суда, не успевшие укрыться в порту, беспомощно просили о помощи, потеряв управление, или шли на дно. Кто-то приписывал это его редкостному чутью и умению предвидеть, другие – обыкновенному везению, суеверные – короткому знакомству с морской нечистой силой, но все сходились на том, что выйти в море с капитаном Удача – все равно что прошвырнуться по городскому бульвару в ясный погожий денек, так же безопасно. Поэтому он никогда не испытывал недостатка в членах команды. Попасть на корабль «Удача» среди моряков на всем побережье считалось выгоднее, чем приобрести счастливый билет в лотерею.
Моряки ликовали, а Антон Платов, по своему обыкновению, оставался безучастным к всеобщему восторгу. Высокий, худощавый, в морском кителе, застегнутом на все пуговицы, являя собой живое воплощение порядка и дисциплинированности, он сосредоточенно рассматривал берег в подзорную трубу. Уже видны были портовые строения, причалы и корабли, на палубах которых загорали моряки, стыдливо белея своими еще зимними телами. Но капитан, возможно, не находил того, что ему было нужно, и поэтому хмурился.
– Что загрустили, капитан? – спросил, подойдя, старший помощник. Артем Синицын был старше своего капитана, ему шел уже пятый десяток, он был грузен и солиден, но сейчас старпом улыбался, словно мальчишка, широко и беспечно. Ему явно передалось общее настроение команды.
Капитан пожал плечами. Ему не хотелось ни с кем разговаривать, но и обижать старпома молчанием, которое тот мог бы посчитать за упрек или недовольство, тоже казалось неправильным, поэтому он скупо обронил, меняя тему:
– Славный город, не правда ли?
– А какие здесь кабачки! – подхватил на лету боцман, замерший неподалеку в ожидании возможных распоряжений капитана. Широкогрудый и приземистый, он чрезвычайно походил на французского бульдога, сходства добавляли его слегка отвислые щеки. Все звали его просто Миша, иногда, исходя из негласной флотской иерархии, драконом – в зависимости от его настроения, добродушного или дотошно-придирчивого. Сейчас он, как и все члены команды, недавно спасшиеся от неминуемой, казалось бы, гибели, был немного не в себе от радости и поэтому очень словоохотлив. – Я могу поклясться, что самые лучшие в мире портовые кабачки – именно здесь, в этом городе. Что за мадеру в них подают! Бьюсь о любой заклад, что любой салага язык проглотит от удовольствия, отведав здешней мадеры.
– Миша, ты лучше расскажи про девочек, – подзадорил его кто-то из моряков, окруживших камбуз в напрасной надежде выпытать у кока, какой десерт он подаст на обед, чтобы отметить удачное завершение рейса. – Какие они здесь?
Все заулыбались, зная, что теперь боцман разойдется не на шутку. Его слабостью, наравне с мадерой, были женщины, а, может быть, принимая во внимание количество потребляемой мадеры, только разговоры о них. Неискушенному и доверчивому слушателю могло показаться, что Миша знаком со всеми без исключения женщинами от шестнадцати до пятидесяти лет, населяющими все порты мира.
– Девочки! – произнес Миша, мечтательно улыбнулся и повторил, будто пробуя слово на вкус: – Девочки!
Неожиданно он разъярился и грозно, словно оправдывая свою драконью сущность, прорычал:
– Будь я проклят, если хоть слово скажу вам о здешних девочках. Ведь тогда вы, мелководные моллюски, слюной захлебнетесь, а я не враг вам. Нет, можете быть уверены – боцман Миша вам не враг, и никогда им не будет!
– Миша, а правду говорил наш кок, что есть в этом порту один маленький кабачок, хозяйка которого чихать на тебя хотела, хотя ты уже третий год вьешься вокруг нее, словно чайка над косяком селедки? – под общий сдавленный хохот продолжал неумолимо расспрашивать боцмана все тот же моряк. Он знал, что ему ничто не грозит, пока на палубе находится капитан – тот не допускал на корабле ссор и драк, строго карая провинившихся, – и пользовался случаем безнаказанно повеселить товарищей.
– Лжет твой кок, как протухшая русалка, – опасливо косясь на капитана и тщательно подбирая выражения, ответил Миша. – Что я, совсем без головы? Нет, Миша голову на плечах имеет и себе цену знает. И сам себе не враг, нет! Да если бы я захотел, чтобы меня высушило, словно камбалу на солнце, от безответной любви – тогда я точно начал бы увиваться за той красоткой из «Приюта моряка». Но я себе цену знаю, и ей – тоже. Так вот, она мне не по карману!
– Это точно, – коварно поддержал его, выглянув из иллюминатора камбуза, кок, привлеченный либо смехом моряков, либо тем, что упомянули о нем всуе. Это был степенный мужчина, уже в летах, и когда он изредка выходил из тесного камбуза погулять по палубе корабля, то всегда держал в зубах трубку, которой он попыхивал на свежем воздухе в свое удовольствие. Табак он употреблял почему-то только испанский, забористый, но душистый, источающий аромат экзотических растений. Многие моряки постарше, пользуясь своей привилегией давней дружбы, просили его хотя бы разок затянуться трубкой, чтобы насладиться неизведанным ощущением, но всегда получали решительный отказ. – Ты, Миша, хоть все золото мира сложи к ее ногам, она на тебя и не взглянет.
– Это почему же, Александр Петрович? – даже кулаки сжал от незаслуженной обиды Миша.
Кок, в отличие от Миши, еще не забыл, что тот сравнил его с протухшей русалкой, а потому решил поставить в разговоре победную точку. Но для этого ему пришлось выйти из камбуза и раскурить свою неизменную трубку. Однако, затянувшись, он неожиданно смягчился и уже мирно произнес:
– Да потому, Миша, что красотка эта может за последним в мире нищим пойти, если полюбит. А не полюбит – будь ты Крезом, или, к примеру, вот этим флаг-штоком, для нее все едино. Вспомни шкипера с «Быстроходного» – уж на что парень был не тебе чета, а и то ушел ни с чем.
Ссориться с коком на корабле не может позволить себе даже боцман.
– Да я разве спорю, Александр Петрович? – сказал Миша, сочтя за благо дать задний ход. – Я же и говорю – не моего поля ягодка, чтобы я перед ней глубину лотом мерил.
– Куда уж тебе, – покровительственно подтвердил кок. И, помолчав, он обронил, но так тихо, что расслышать его могли только те моряки, которые находились поблизости. – Знаю я того счастливчика, кому она свое сердце подарила. Да только он от подарка этого наотрез отказался.