Ветер в лицо
Шрифт:
— Да уж кому-то не поздоровится, — сказал Федор. — Надо только разобраться, кто виноват.
— Нечего разбираться, — высунулся вперед из группы молодой рабочий в брезентовой робе. — Я так и знал, что сегодняшний день добром не закончится. Еще когда кепку с меня ветром сорвало, я подумал — плохой признак... Так и есть.
— Какая кепка?.. При чем тут кепка? — Нетерпеливо спросил его Федор.
— Кепка здесь ни при чем, а примета плохая, — продолжал рабочий. Что ж, судите. Моя вина.
Все, кто стоял у мартена, молча
— Как же ты мог упустить, голова твоя садовая?.. Ты из шихтового?
— Значит, прозевал. Моя вина — мне и отвечать. Можешь подать на меня в суд.
— Комсомолец? — Спросил Коля, который был членом заводского комитета комсомола.
— Да, — ответил рабочий, отведя глаза от строгого взгляда Круглова.
— Вот мы на комитете и разберемся, что с тобой делать. А теперь некогда с тобой возиться. Как твоя фамилия?..
— Владимир Сокол.
— Подожди... Это не ты ли в прошлом году грамоту ЦК получил?
— Я, — ответил Сокол.
— Эх, ты!.. — Коля подумал, потом, нажимая на каждое слово, сказал: — Вон отсюда! Не мешай работать!
Сердито сведя брови, вернулся к печи, а Владимир Сокол, сгорбившись и опустив голову, ушел из цеха.
Пока Круглов говорил с Соколом, Федор успел осмотреть свод.
— Ничего. Я думаю, что выдержит до конца плавки. Не рухнет. А после этого придется ставить печь на холодный ремонт.
— Убытки немалые. Парня придется судить. А, откровенно говоря, жалко, — грустно сказал Солод. — Ну, до свидания, Федор. Поеду переоденусь — и на поезд. Мне остается полчаса.
— Не забудь в министерстве поругаться насчет лома. Они без ножа нас режут. Никакого запаса. Прямо из вагонов в мульды бросаем. А что будет зимой, когда дороги снегом заметет и Днепр замерзнет?
— Не забуду, — ответил Иван Николаевич, поддерживая рукой разорванную полу пиджака.
4
Прошла неделя.
Когда Федор Голубенко, проведя почти весь день в прокатном, подходил к заводоуправлению, было уже шесть часов дня.
В глубине его мозга шевельнулась смутная мысль, что он сегодня чего-то еще не успел сделать. Но чего именно?.. Он даже остановился, чтобы сосредоточиться, подумать, вспомнить. Но вспомнить ничего не мог и с неприятным ощущением чего-то несделанного поднялся к себе в кабинет.
— Федор Павлович, — обратилась к нему секретарша. — Вам уже трижды звонила Валентина Георгиевна. Она просит немедленно ехать домой. Поздравляю от себя. Искренне поздравляю.
— С чем поздравляете? — Удивился Федор.
— Ну как же?.. Сегодня же ваш день рождения.
Вот что! Теперь он вспомнил, чего именно не успел сделать. И успеть уже не было никакой возможности. Ведь он обещал Валентине быть дома
Вымыл руки под краном, вытер свежим полотенцем. Ему стало легче — ощущение чего-то несделанного начало исчезать.
Федор спустился по лестнице, сел в машину и поехал домой.
— Включить радио? — Спросил шофер.
— Не стоит, Саша. И так в голове звенит.
Федор с наслаждением закурил, откинулся на спинку сиденья всем своим уставшим телом.
— Завтра воскресенье. Поедете рыбу ловить?..
— Нет. Буду дома сидеть. А тебе на рыбу хочется?..
— Ну а что?.. Дорога хорошая. Вы как-то собирались.
Дом Федора Голубенко мало чем отличался от других. Только большая открытая веранда, украшенная резьбой, придавала пышности его виду. Резьба на веранде была тонкой, ажурной, и это никак не соответствовало его плотному и несколько простоватому виду. Он с этой резьбой напоминал сталевара, который приколол праздничную розу прямо к рабочей куртке.
Резьба имела свою печальную историю.
Здесь, где теперь стоит дом под шиферной крышей, когда-то стоял домик под белым железом с голубыми резными наличниками на окнах. В нем родился и вырос Федор. Отец Федора, потомственный сталевар, задушевный друг Георгия Кузьмича, всю жизнь мечтал пристроить открытую веранду. Перед войной он заказал резьбу для нее у прославленного мастера из того села, откуда много лет назад сам пришел в город.
Долго трудился мастер, не жалел ни рук, ни времени для своего земляка. Наконец резьба была перевезена в отчий дом и составлена в сарае. Но веранду поставить не пришлось. Началась война.
А когда Федор вернулся с фронта, он не застал ни отца, ни матери, ни домика под белой железной кровлей. На родительской усадьбе остался только сарай, в котором лежала древняя мечта отца — резьба для отделки веранды.
Итак, когда Федор построил новый дом, он поставил веранду, украсив ее резьбой, что сохранилась после смерти отца. И хотя во внешнем виде дома вступали в некоторое противоречие вкусы и стили двух разных эпох, Федор скорее бы согласился разрушить его, чем веранду. Впрочем, это противоречие не сразу бросалось в глаза, потому что стены были оплетены диким виноградом почти до самой крыши. Высокие тополя обступали двор со всех сторон. У самой веранды красовались немолодые разлогие яблони.
Когда Федор подъехал ко двору, Валентина и Гордый стояли на веранде. Валентина погрозилась на него пальцем, а Гордый спустился по лестнице и пошел ему на встречу.
— Ну, что же... Иди, иди, голубчик сизый. Неси сюда свои уши. Намну их с большим удовольствием. И не потому, что именинник. А потому, что слова не держишь.
Георгий Кузьмич, несмотря на то что машина еще не отъехала и водитель показывал из-за ветрового стекла белые зубы, принялся таскать Федора за ухо.
— Хватит, Кузьмич. Достаточно. Честное слово, больше не буду.