Ветхозаветные пророки
Шрифт:
«Кого пошлю Я? Кто пойдет для Нас?» — прозвучал в глубине голос. Исайя не колебался: «Вот я, пошли меня!»
И тогда он услышал страшные слова о народе слепом и глухом, народе с черствым сердцем, который отвернулся от Бога. Пророк должен возвещать слепцам волю Ягве, но все будет тщетно, ибо они не станут слушать. И все же Исайя обязан говорить. «Доколе, Господи?» — опечалился Исайя. Ответ звучал как приговор:
Пока города не будут разрушены и опустеют,
дома останутся без жителей
И земля не обратится в пустыню,
пока не удалит Ягве отсюда людей
и вся страна станет безлюдной…
Читая рассказ Исайи о видении, превратившем
Скорее всего здесь перед нами попытка воплотить в зримых символах то, что открылось пророку как невыразимая реальность.
Когда совершается внутреннее событие, подобное тому, какое произошло с сыном Амоца в храме, человек пытается найти достаточно емкие образы для того, чтобы поведать об открывшемся. При этой попытке он нуждается в чем-то более многозначном и живом, чем отвлеченные понятия. Именно тогда рождается символический язык мифа, поэмы, иконы. Он не претендует на точное отображение действительности, на роль «модели», а служит тонким мостом от души к душе, от сознания к сознанию. В мире символов вступают в свои права дерзновенное творческое мышление, метафоры, аналогии, минующие законы формальной логики. Символ не придумывается, как холодная аллегория, а рождается целиком в глубине человеческого существа. И подобно тому, как сновидения черпают краски из нашего повседневного опыта, так и Откровение обретает те формы, которые дает ему сам человек.
Слава Божия преломилась в сознании пророка в образе высокого престола, окруженного огненными духами. Это престол Того, Кому единому подобает имя «Царя»; он возвышается над всеми властителями мира. Исайя прибегает к привычным словам: трон, царские одеяния, дым курений, тем самым как бы набрасывая покрывало на ослепительное видение. И только так он может рассказать о нем людям.
Здесь поражает одна особенность символического описания события: в момент таинственной встречи личность пророка не растворилась в волнах экстатического океана, он продолжал отчетливо сознавать себя. Он ясно чувствовал, что предстоит престолу и недостоин быть тайновидцем Божиим. Именно приближаясь к раскаленному горнилу, он остро переживает дистанцию между Богом и собой.
Во внебиблейской мистической литературе картину видения Исайи напоминает сцена преображения Кришны в Бхагавад-Гите. Там по просьбе царевича Арджуны Божество на мгновение открывает свой невыносимый лик, лик всепожирающего Времени, многоокой бездны, засасывающей миры. И Арджуна, пав ниц, умоляет Кришну скорее избавить его от леденящего душу видения. Однако при внешнем сходстве этой части поэмы с рассказом пророка Исайи между ними легко заметить внутреннее различие. В Бхагавад-Гите — только страх, только подавленность, только сознание ничтожества перед безмерным. У Исайи же, хотя греховный человек и не в силах созерцать Бога, но, очищенный, он уже с сыновним дерзновением говорит: «Вот я, пошли меня!» Пророк не тонет в Боге, но и не лежит перед ним распростертый ниц, он предстоит Ему и становится соучастником Его деяний.
Слово Ягве расплавленной лавой вливается в уста его посланника, оно переполняет его и принимает в душе конкретные образы и формы в соответствии с тем, чем живет душа пророка. Это не «материализация Духа», а живые символы Реальности, описанной в терминах видимого бытия.
Радость, рожденная посещением Божиим, омрачалась для Исайи сознанием несоответствия народа идеалу «святости». В применении к людям «кадош», святость, означала «посвященность Богу». Народ Ягве должен был принадлежать Ему целиком и следовать Его путями. Но что же? Сам Ягве говорит пророку об ослеплении, об ожесточении детей Божиих и об
Исайя впервые выступил с проповедью в храме и, вероятно, там пропел перед народом свою, ставшую знаменитой, «Песнь о винограднике» (гл.5). Он первый в Ветхом Завете изобразил Бога в виде труженика, который заботливо выращивал свой сад и ждал плодов. Из этой притчи родится впоследствии притча Христова о винограднике-Израиле, а Свою Церковь Христос назовет виноградной лозой, приносящей гроздья.
В песне Исайи раскрывалась причина крушения надежд всех лучших людей Израиля, которые ждали его превращения в «ам кадош» — народ святой.
Был у Друга моего виноградник
на холме плодородном;
Окопал он его, и очистил от камней,
и посадил в нем лучший виноград,
И построил в нем башню,
и высек точило,
И ждал, что уродится виноград,
а выросли дикие ягоды.
Это иносказание было таким понятным для слушателей, которые жили в стране виноградников! А пророк между тем обращается к ним от лица своего Друга:
И вы, жители Иерусалима и мужи Иудеи,
рассудите между Мной и виноградником Моим:
Что Мне можно было сделать для виноградника Моего,
чего не сделал Я?
Почему принес он Мне дикие ягоды,
когда Я ждал доброго винограда?
Ответ подсказывается сам собой: виноградник обманул ожидания Хозяина и поэтому будет заброшен.
А теперь узнайте же,
что сделаю Я с виноградником Моим:
Разрушу его ограду и отдам его на потраву,
опрокину его стену и отдам его на попрание.
И превращу его в пустырь,
не буду его ни обрезать, ни обрубать,
и зарастет он терновником и бурьяном.
И дам повеление облакам
не проливать на него дождя.
Закончив этими мрачными словами свою притчу, пророк дает ей истолкование, которое уже с самого начала угадывалось слушателями:
Виноградник Ягве Саваофа это дом Израилев,
и мужи иудейские любимое насаждение Его.
Он ждал правосудия, а здесь кровопролитие,
Он ждал праведности, а здесь вопль. [3]
Пророк дерзновенно называет Господа своим «другом» или «Возлюбленным» и вместе с Ним оплакивает падение и измену Израиля. Подобно тому, как Амос и Осия возвестили Суд в дни расцвета Эфраима при Иеровоаме II, так и Исайя не обманывался победами Иоатама. Когда иерусалимская толпа встречала царя, сквозь ее восторженные клики ему вероятно, слышались горестные вопли, сквозь смех пирующих стоны пленных, сквозь веселый звон арф пронзительный звук боевых труб.
3
По-еврейски — игра слов: правосудие — «мишпат», кровопролитие — «мишпа»; праведность — «сэдака», вопль — «сэа-ка»
Пророк хорошо знал тех князей, своих сверстников, к которым переходила теперь власть в Иерусалиме, знал он, что они заворожены парадным блеском побед и воспитывают в себе цинизм и жестокость. Надеясь на царские колесницы, они становятся хищными поработителями своего же народа. Они скупают земли, захватывают силой владения крестьян и глумятся над заветом Божиим. Ночи напролет просиживают они за кубками вина, окруженные музыкантами, «а на дела Ягве не взирают и деяний Его не видят».
Жены их подражают женщинам великих царств севера. Обвешанные с ног до головы дорогими украшениями, овеваемые опахалами, они горделиво проходят по улицам города. Они используют свое влияние на мужей, для того чтобы толкать их на безумства. «Притеснители народа моего — дети, — говорил Исайя, — и женщины властвуют над ними».