Шрифт:
Зоя ТУМАНОВА
ВЕТОЧКА ИЗ КАМЕННОГО САДА
В ту пору умудрился я заболеть каким-то особенным воспалением легких - двусторонним. Провалялся в больнице порядочно. А вышел - себя в зеркале не узнал: в два раза длиннее и тоньше, чем был до болезни. С лица не то что румянец - загар сошел. Врачи заявили, что нужны мне для восстановления сил полный покой, горный мед и горный воздух. Курорт нужен...
На семейном совете отец сказал:
– У Муйдина-бобо - чем не курорт? Воздух - точно хрусталь, вода еще чище, чем воздух, да и пасека под боком.
Дедушка Муйдин мне не родной, а троюродный, а может, и еще дальше, но зачем считаться родством,
И вот я иду по пыльной кишлачной улице, а мне навстречу выбегает из калитки, семеня, словно перепелка, старушка в широком синем платье. Две седые косицы выбились из-под кисейного платка, глаза сияют! Обнимает меня, начинает рассыпать бесчисленные "айналай, ургилай", "пусть твои болезни ветер унесет", "погулять бы мне на твоей свадьбе" и прочее, выражающее безмерную ее любовь и радость. Следом за ней идет, нет, не идет, а выступает, величаво и неспешно, исполненный достоинства старик. У него белая волнистая борода, чуть пожелтевшая по краю, волоски его бровей, и черные, и седые, так длинны, что завиваются колечками, он ласково поглядывает на меня из-под этих каракулевых бровей.
– Благословен твой приезд, внучек, - произносит он старинное приветствие, - мой дом - ковер для твоих ног...
Так началось мое пребывание в Гальвасае - родном кишлаке моего отца. Половина здешнего населения - с какой-то стороны нам родня; все гостеприимны и любознательны, все стремятся как можно скорее поправить мое здоровье.
Первые дни проходят немного суетливо: то мы в гости, то к нам гости, калитка хлопает то и дело. Только на пятый день оканчивается этот разлив радушия, и жизнь входит в обычное русло.
Дедушка ушел к себе на пасеку. Бабушка, надев специальную ватную рукавицу, ловко прилепляет к раскаленной стенке тандыра сырые лепешки. Я, повесив на плечо кетмень, направляюсь в огород. Бабушка останавливает меня: "Ты еще слаб!". Но я в таких случаях умею разговаривать с женщинами и окончательно убеждаю ее пословицей: "В работе тело крепнет".
Подрубая и откидывая с грядок сорняки, я то и дело слышу голос бабушки: "Эй, Саиджан, а ты любишь, если в шурпу кладут душистые горные травки?" или "Саид, ягненочек мой, а не испечь ли для тебя пирожки с тыквой?". Потом бабушка идет в курятник и громко отчитывает какую-то несушку: "Ах, мохноногая, и не могла ты снести для гостя яичко покрупнее?".
На огороде хорошо: щекочет в носу от резкого запаха помидорных листьев и морковной ботвы, малыш-кузнечик усаживается прямо на носок моих кед, солнце прогревает спину. Наработавшись до жаркого пота и приятного томленья в плечах, иду в глубь сада. Здесь у маленького хауза стоит широкий деревянный топчан - чорпая, застеленная домотканым паласом, заваленная курпачами и подушками. Укладываюсь поудобнее и смотрю на небо сквозь ветки деревьев.
Тишина окутывает мягко, словно бархатом, и по этому бархату шьют свои узоры гуденье шмеля, шепот листьев, торопливое бормотанье воды в арыке, втекающем в хауз... Или нет, это тихая музыка дня, сложенная из множества звучаний, ее слагают и трепет трав, и дальняя жалоба горлинки, в ней каким-то образом участвуют пробегающие по листьям солнечные блики, дрожащая сетка света и тени, брошенная на пестроту одеял. На стволе вишни вздрагивает от ветерка белесая старая шкурка богомола, ее хозяин, уже в новой, ярко-зеленой одежке, качает свою невидимую люльку - взад-вперед, взад-вперед. Не меня ли укачивает? Я засыпаю легким, блаженным сном...
– -----
День пронизан золотым солнечным светом, течет медлительно, весомо; так стекает мед, когда наклоняют соты над фарфоровой касой.
Мы с дедом на пасеке.
Ульи, на высоких ножках, яркие, словно кукольные домики, разбежались по пологому склону. Муйдин-бобо, откинув сетку, делает записи в своем журнале. Я взираю вдаль, уплетая мед со свежей лепешкой.
Даль и близь - тут все горы. Гряда за грядой, они уходят далекодалеко, сливаются с облаками. Предгорья - адыры уже выгорели, только в узких лощинах кое-где темнеет курчавая зелень. На дальних вершинах просверкивают полоски вечных снегов. На горы нельзя насмотреться...
– Дедушка, хорошо тут жить? О чем вы думаете, глядя на горы?
Муйдин-бобо косится неодобрительно: надо же, два вопроса сразу!
Глаза у него необыкновенные - точно глубины в Гальвасае, где вода кажется черной, как тушь, а приглядишься - все видно, до самого дна. Он подпирает подбородок своим посохом из железного дерева-ургая, отвечает неторопливо:
– Горы - мои собеседники, они словно говорят: "Вот мы храним снега, чтобы летом дать влагу полям, чтобы напоить людей и животных, а что ты делаешь, человек?". Они правы. Не для пустяков мы приходим в этот мир. Мы должны трудиться, и не ради себя только, а для других. Взять жену мою - как приехал ты, словно молодость к ней вернулась! Косами своими готова двор подмести, шурпу сварить в пригоршне! А я кто? Я пчеловод! Много занятий перепробовал в жизни, но это больше всего мне пришлось по душе. Не зря говорится: "Одна пчела дороже тысячи мух". Мед - пища благословенная, лекарство от семи недугов. Он несет людям здоровье и долголетие.
Дедушка расположен рассказывать, я - слушать. Он говорит о травах, цветение которых дает жизнь пчелам. Закрыв глаза, я представляю себе...
...как сбегают снега с нагретых солнцем склонов, оставляя на черных проталинах белые крылышки подснежника - бойчечака.
...как, словно низовой пожар, разбегается по холмам и оврагам багряно-огненно-алый расцвет тюльпанов.
...как подставляет апрельским ливням свои голубые кувшинчики колокольчик - кулькуватча.
...как в мае, обгоняя все травы в росте, подымает желтые зонтики сассык-курай, а шиповник делается похож на дастархан, щедро уставленный розовыми и желтыми блюдами, - пожалуйте, отведайте, матушки-пчелы!
...как в жаркий июльский полдень запах газельей травы - киик-ут, подымаясь с потоком нагретого воздуха, кружит голову, одурманивает, резкий и сильный.
Красивы названия трав: зорок глаз у народа, различавшего их и дарившего имена! "Кузи-кулак" - широкие, мягко свисающие листья этого растения, в самом деле, точно ухо ягненка. А у белой горной мальвы нежное, как у девочки, имя "гульхайри"...
И все запахи этих трав сливаются в аромате меда, вся сила, подаренная им солнцем, переливается в его золотистые капли...
Морщины на лбу деда обозначаются резче: теперь он рассказывает о своих врагах: злой птице-щуре, пожирателе пчел, о медведе-шатуне, что повадился в какую-то зиму ходить на пасеку... Выкапывал из-под снега ульи, ронял их, поморозил три пчелиных семьи...
И, прерывая сам себя, дед указывает мне на невзрачный кустик, который в луче солнца вдруг начинает искриться, словно осыпанный бисером.
– Это трава - саган, погляди, Саиджан: у нее открытые нектарники. Это капельки будущего меда блестят...