Ветреное сердце Femme Fatale

Вербинина Валерия

4 марта. Взяли его с поличным, когда он ставил капканы в моем лесу. Снова упек в тюремный замок. Чечевицын явился ко мне и произнес длинную горячую речь о том, что я не желаю войти в положение забитого и бедного человека и т. д. Верно. Не желаю входить в положение мерзавца. Слишком много чести.

23 июня. Петька исчез. Надолго ли?

7 июля. Похоже, и впрямь исчез. Ну и слава богу.

30 июля. Нашли его ружье возле трясины. Значит, кончено, потому что оттуда даже лось лет пять назад выбраться не смог, что уж тут о человеке говорить. Жена в голос воет. Бабы – дуры. Муж всю жизнь ее колотил, а она чего-то жалеет. Радоваться бы надо, что от него избавилась.

Получил

письмо от дальней родственницы. Знать, совсем я сдал. Предлагает приехать и жить при моей особе. Никак на наследство метит… Шалишь!

7 сентября. Видел Севастьянова. Совсем сдал человек. Вроде бы тот, да и не тот, одни бакенбарды остались. Пробовал вразумить его, да без толку. Хочет найти жену и вернуть ее домой. Ушел со службы, рассылает объявления в газеты. Весь извелся от тоски. Я, говорит, ради нее на все готов, пусть она только вернется. Чудно! Столько кругом барышень и хорошеньких, и образованных, и даже с капиталом, а он, прости господи, свихнулся на той белокурой дряни. Какая-то бывшая артистка, которая состояла в Москве на содержании, а потом для чего-то вышла замуж. Говорил мне, мол, надеется, что она все-таки одумается. И жаль мне его, и глядеть тошно. Ушел к себе. Завтра судебное заседание, а уже сейчас голова трещит, словно в ней гусарский полк в атаку мчится. К черту. Кто мне завтра попадется, всех упеку по 119-й. Будут знать, как мне досаждать. Всех отучу зря таскаться по судам».

6

– Госпожа баронесса!

Амалия подняла глаза от дневника и захлопнула исписанную крупным, размашистым почерком тетрадь. Лизавета, стоя у дверей, на всякий случай присела. Она еще не вполне справлялась со своими новыми обязанностями, но новая хозяйка была на редкость снисходительна и не корила ее за промахи.

– Там приехали… Видеть вас желают-с.

– Кто? – спросила Амалия.

– Маврикий Алпатыч Фомичев, – заторопилась Лизавета. – Говорят, у него до вас дело.

«Так… – принялась соображать Амалия. – Стало быть, он вчера уже успел посовещаться с поверенным и, может быть, найти общий язык со вдовой судьи, а сегодня… Однако сей господин не любит терять время зря».

– Проси, – сказала она.

За окнами вкрадчиво, бархатно зашуршал дождь, а через минуту уже лило как из ведра. Амалия спрятала тетрадь и подошла к огню, весело полыхавшему в камине. Сырая, промозглая погода была вовсе не по ней, тем более при ее болезни, при которой следовало особенно беречься. Голоса. Шаги. Шаги тяжелые, словно ступает медведь. Амалия протянула ладони к огню и сделала вид, что ничего не замечает. Дверь открывается, и…

Амалия повернулась и прежде всего встретилась взглядом с веснушчатым юношей из лавки. Сегодня он был одет куда торжественнее, хотя было заметно, что длинные руки вылезают из рукавов серого сюртука. Увидев Амалию, он стушевался и нервно сглотнул, отчего кадык на его шее судорожно дернулся.

Что же до отца Антона, то он был одет точно так же, как и все подобные ему российские миллионеры. И вроде бы черная пара, пошитая хорошим портным, была безукоризненна, но золотая цепь жилетных часов своей толщиной напоминала кандальную, а перстни на руках заставили бы обмереть от восторга любого цыганского барона. Добавьте сюда сапоги – да-да, сверкающие, начищенные сапоги! – которые были совершенно неуместны и еще меньше подходили к золотой цепи, чем к безукоризненному костюму. Как ни старался Маврикий Алпатыч, сколько ни тратил на портных и ювелиров, он по-прежнему выглядел как выскочка, парвеню, moujik [18] , который способен сморкаться

в занавески и за столом наверняка не умеет держать вилку в левой руке. Сейчас он изо всех сил пытался произвести впечатление на Амалию, что было совершенно бесполезно. Она не любила людей такого склада, и, могу вас заверить, деньги тут были совершенно ни при чем.

18

Мужик (франц.).

– Вот-с, заглянули к вам, госпожа баронесса, так сказать, в гости, – бодро объявил Фомичев. – Обо мне вы, вероятно, уже наслышаны: Фомичев Маврикий Алпатыч. А это Антоша, мой сын. Антоша, поклонись даме!

– Здравствуйте, – едва слышно пробормотал Антоша, кланяясь.

– Да, мне о вас говорили, – подтвердила Амалия. – Прошу вас, садитесь. Кажется, вы церковный староста?

Маврикий Алпатыч сел на низкий диванчик и, услышав слова Амалии, с удивлением покосился на нее. Но, едва он понял скрытый смысл ее ответа, как странная смесь плутовства и одобрения разлилась по его лицу. Мужчина коротко хохотнул. Рыжий Антоша сидел как на иголках.

– Верно-с, верно-с, и староста тоже, – кивнул Маврикий Алпатыч. – Впрочем, не только этим в наших краях мы известны…

Он пустился в длинное повествование о своих достижениях, заслугах и наградах, а Амалия меж тем тайком поглядывала то на него, то на его сына. Даже внешне это были совершенно различные люди: Маврикий Алпатыч – кряжистый, приземистый, черноволосый, с огромными руками, окладистой бородой и крупными неправильными чертами лица, а Антоша – длинный, рыжий, веснушчатый и, в общем, довольно хрупкого телосложения. Можно было легко представить себе, как на празднике при всем честном народе Маврикий Алпатыч, засучив рукава, гнет подковы, но вот вообразить себе что-либо подобное по поводу Антоши Амалия решительно отказывалась.

«Материнская порода, – смутно подумала она. – Любопытно, как природа порой затушевывает в детях грубую силу и выдвигает на первый план совсем другие качества. Интересно, кто его мать?»

– Должен поздравить вас, сударыня, – сказал наконец Маврикий, – со столь замечательным наследством.

Амалия отвлеклась от своих мыслей и вся обратилась в слух.

– Синяя долина – это же самое красивое место во всей губернии, – вздохнул купец, не сводя с нее глаз. – Владеть им – многое значит, поверьте мне. – Он выдержал крохотную паузу. – Конечно, было бы гораздо проще, если бы у вас не было, так сказать, соперниц…

– Не думаю, что они у меня есть, – заметила Амалия.

Маврикий Алпатыч махнул рукой, и на его руке в отблесках огня из камина ярко сверкнул перстень.

– А как же Любовь Осиповна? Правда, занятно получилось? Все думали, что она умерла и в чужой земле похоронена, а вышло совсем не так. – Его губы, глаза, даже морщинки у глаз озорно улыбались. – Покойный судья-то не успел с ней развестись, а значит…

Тут Маврикий Алпатыч собирался выдержать еще одну крохотную паузу, но Амалия самым бесцеремонным образом паузу прервала.

– Ничего это не значит, – отрезала она. – Есть завещание, и завещание в силе. Вот и все.

– Э, не все так просто, милостивая государыня, – важно отозвался миллионщик. – Нет такого завещания, которое нельзя было бы оспорить, а тяжбы, сами понимаете, могут годами тянуться. То да се, да адвокаты, да на апелляцию, да на кассацию… Адвоката-то Любовь Осиповна уже себе подыскала, слышали? Немец Тизенгаузен Рудольф Рудольфыч, большой знаток своего дела.

– Тизенгаузен в Петербурге, – коротко ответила Амалия.