Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

Риверс Франсин

Хадасса долго молчала, потом тихо сказала:

— В Риме у госпожи Юлии будет меньше свободы, чем здесь, мой господин.

Он изучал ее лицо, освещенное луной, и теперь она показалась ему гораздо интереснее, чем когда–либо.

— Ты очень проницательна.

Когда Юлия поняла, что практически не сможет распоряжаться теми средствами, которые достались ей в наследство от Клавдия, она сопротивлялась этому, как могла.

Такое же сопротивление она окажет, когда отец скажет свое последнее слово относительно ее дальнейшего общественного положения. Марк понимал, что скоро ему предстоят большие неприятности,

которые очень быстро будут усугубляться. Мать будет его умолять воздействовать на Юлию, тогда как отец прикажет ему не предпринимать никаких усилий. Что касается самой Юлин, то она всеми силами будет стараться делать все по–своему.

Владение виллой в Кампании обещало определенные сложности. Марк устало вздохнул. По крайней мере, одна тяжесть с плеч свалилась. Он теперь знал, что сделает с Персисом и другими рабами. Ничего. Вообще ничего.

— Иди спать, Хадасса. Ты сделала то, что хотела, можешь теперь ни за кого не бояться. Персису и другим рабам ничто не угрожает.

Она говорила с ним так мягко и тихо, что он знал, она больше не собирается сказать ему: «Больше всего я боюсь за тебя, Марк».

Он смотрел, как она уходит вниз по дороге, и понимал, что все те вечера, что он проводил в саду, он ждал ее и того покоя, который она приносила с собой.

15

Децим взял Фебу за руку и сжал ее в своей руке, когда они шли по вымощенной садовой дорожке, прилегающей к императорскому дворцу. По бокам стояли мраморные скульптуры, а из фонтанов доносилось мягкое журчание воды. Молодые люди смеялись и пробегали мимо Децима и Фебы, тогда как другие пары прохаживались не спеша, как они, наслаждаясь красотой дня.

Посреди клумбы, на которой обильно росли цветы, стояла статуя обнаженной женщины, льющей воду из кувшина. Звук текущей воды навеял Дециму приятные воспоминания. «Посидим здесь», — сказал он и опустился на каменную скамью, освещенную солнцем.

Путь в Ефес был тяжелым, и Децим устал. Его голова всегда была занята делами, но в последние дни ему не давали покоя какие–то странные и путаные мысли. Болезнь вызвала в нем и духовный кризис, — болезнь самой души, если у него вообще была душа.

Зачем он так упорно трудится все эти годы? Ради какой цели? Ему казалось, что вся жизнь прошла зря, его достижения оказались пустыми. Его семья была процветающей, богатой, жила в достатке. Его уважали в римском обществе. И все же, вместо того чтобы греться в лучах славы его достижений, его семья разрывалась от разных идеологий и представлений о жизни. Единства больше не было — сын не соглашался с Децимом ни в чем, от политики до вопросов воспитания детей, а его дочь не думала ни о чем, кроме своей независимости. Он всю жизнь трудился, для того чтобы создать некую империю, дать своим детям все, что только возможно, и результаты превзошли даже самые смелые его ожидания. Но что он получил взамен, кроме пустого триумфа?

Марк вырос красивым, интеллигентным, красноречивым, проницательным. Юлия была красивой, очаровательной, полной жизни. Оба получили хорошее образование и пользовались уважением сверстников. И все же Децим испытывал какое–то болезненное отчаяние, такое чувство, что он не стал достойным отцом.

Кто мог бы подумать, что сознание само по себе может оказаться самым настоящим полем боя? Если бы не Феба,

Децим с радостью вскрыл бы себе вены и разом покончил с отчаянием своей души и физической болью, которая не давала ему ни минуты покоя.

Наверное, приближение смерти открыло ему глаза на жизнь и заставило видеть все гораздо лучше. Да, он был слеп и не замечал в своей жизни многих проблем, поэтому, вероятно, не страдал от эмоциональных мук. Он надеялся, что приезд в Ефес, на родину даст ему какой–то покой. Но покоя он не мог найти нигде.

Подошел раб с навесом, чтобы укрыть Децима в тени, но Децим нетерпеливо отмахнулся от него. Ему как раз нужно было солнечное тепло, чтобы избавиться от озноба, вызванного нехорошими предчувствиями. Феба взяла его руку и прижала к своей щеке.

— Я оказался неудачником, — отрешенно сказал он.

— В чем, родной мой? — мягко спросила она.

— Во всем, что в этой жизни важно, — Децим снова сжал ее руку в своей.

Феба опустила голову, вспомнив последнюю ссору между Децимом и Юлией. Юлия хотела поехать на зрелища, но Децим ей не разрешил, напомнив, что она в трауре по Клавдию. Последующая сцена повергла в шок и Фебу, и Децима. Юлия закричала, что ей плевать на Клавдия, что она не обязана оплакивать какого–то идиота, который и в седле–то не умеет сидеть как следует. Децим дал ей звонкую оплеуху, и Юлия какое–то время стояла ошеломленная, уставившись на него. В следующую минуту ее состояние изменилось настолько, что, казалось, она и сама не сознает, что делает. Казалось, что противодействие отца ее желаниям пробудило в ней все темные силы, и ее глаза загорелись такой яростью, что Фебе стало по–настоящему страшно.

— Это ты виноват в смерти Клавдия, — зашипела Юлия на своего отца. — Ты и оплакивай его, если хочешь, а я не буду. Я рада его смерти. Ты слышишь меня? Я счастлива, что избавилась от него. И перед всеми богами говорю, что буду рада избавиться и от тебя тоже! — с этими словами она убежала в свои покои и оставалась там все оставшееся утро.

Феба посмотрела на каменное лицо Децима.

— Юлия не отдает себе отчета в том, что наговорила тебе, Децим. Она потом сама об этом пожалеет.

Да, Юлия извинилась за эти слова позднее, гораздо позднее, уже после того, как Феба поговорила с ней и объяснила, какими последствиями грозит Юлии ее поступок. Децим вспомнил о том, как Юлия со слезами на глазах просила у него прощения за свое ужасное поведение, но ему не давало покоя выражение ее глаз в тот момент. Она ненавидела его, ненавидела настолько, что ему хотелось умереть. Ему стало страшно при мысли о том, что тот ребенок, которого он породил, которого он так любил, теперь ненавидел и его, и все то, что было для него дорого и свято.

— Как же так получилось, что наши дети настроены против всего, во что мы верим, Феба? Что же стало с добродетелью, честью, идеалами? Марк убежден, что истины нет и что все дозволено. Юлия вообще считает, что на свете существуют только ее удовольствия. Я всю жизнь трудился, для того чтобы дать моим детям все, чего не было у меня в их возрасте, — богатство, образование, положение в обществе. И вот теперь я смотрю на них и думаю, не прошла ли моя жизнь впустую. Они стали эгоистами, не способными умерить свои аппетиты. И ни малейшего представления о нравственности…