Вейн

Живетьева Инна

– Алекс, брось, – сказала Олза. – Я все равно вижу, что тебя колотит.

Грин недовольно закряхтел и перестал суетиться. Комната кружилась перед глазами. Громыхнуло за окном – звуки гулко отдались в затылке.

Теплые руки взяли за виски и повернули голову.

– Кровь. Не двигайся.

Текло из носа, впитываясь в платок.

– Ничего. Отойду.

– Конечно, – согласилась Олза. – Куда ты денешься. Восемь баб на шее. Не захочешь, а выздоровеешь.

Снова загремело. Гроза разгулялась не на шутку.

Глава 1

Льет с капюшона. Просачивается сквозь плащ и куртку. В сапогах хлюпает. Дождь – за серой пеленой дороги не видно. Йоры могут отрядами маршировать, не заметишь и не услышишь. Шэт бы побрал это межсезонье! Дан сунул за пазуху ледяную руку и, путаясь в шнурках, выудил связку амулетов. «Сторожок» вроде холодный. А может, просто разрядился. Скрюченные пальцы с трудом упихали связку обратно.

Дан ударил каблуками, но кобыла лишь тряхнула головой, продолжая тащиться неторопливо.

– И зачем тебя, дуру, крал? Пошла, зараза!

Кляча вздохнула. Она тоже не понимала, зачем ее увели из теплой конюшни сюда, под ливень, на раскисшую безлюдную дорогу.

Дан поправил на плече арбалет и согласился с бессловесной скотиной:

– Правильно, сам дурак. Пешком было бы быстрее.

Но он устал. Не дойдет по вязкой грязи, липнущей к сапогам.

– Шевелись, мертвая!

Кому скажи, что украл под седло кобылу из васяйской деревни, – животы со смеху надорвут. Сюда бы этих смешливых. Дан сплюнул холодную, с железистым привкусом воду и замурлыкал под нос:

– Еще немного, еще чуть-чуть…

Вспомнился славянский трактир. Водочка с обязательной закуской: селедка, маринованный лук, черный хлеб. Менестрель Игорь, откинувшись к бревенчатой стене, перебирает гитарные струны:

А я в Россию, домой хочу,Я так давно не видел маму.

Хорошо поет, надрывно, со слезой в голосе, как умеют только русские. Дан понимает с пятого на десятое, но ему все равно очень нравится.

В трактире было тепло, сытно и пьяно…

– Пошла, ледащая! – Дан треснул кобылу между ушей. – На живодерню сдам!

Та всхрапнула и все-таки прибавила шагу – поманил свет, показавшийся за пеленой дождя.

Дан заорал:

– А мне б в девчоночку хорошую влюбиться!

Возмущенным лаем ответил брехливый пес Тобиуса.

Левая створка ворот медленно, застревая в грязи, приоткрылась, и Дан въехал во двор «Перекрестка». Присвистнул, удивленно оглядываясь, – он никогда не видел его таким пустынным. Сараи на засовах. Кузня заперта. Свет горит лишь в окнах обеденного зала и на кухне.

Спешился, тут же провалившись в густую жижу по щиколотку. Незнакомый парнишка схватил повод, и Дан швырнул ему монетку:

– Обиходь.

Медь пролетела мимо неловко подставленной ладони. Канула в лужу.

– Раззява!

Набухшая дверь тяжело подалась. Дан ввалился под крышу и сбросил грязный плащ у порога.

В зале было непривычно просторно: столы поставлены друг на друга и сдвинуты в угол, убраны лавки. Но зато в камине горел огонь, облизывая дно котелка.

– Тобиус, ау! Почему я не слышу песни во славу святого Христофора, покровителя путешественников? Возрадуйся! Когда еще к тебе заглядывали в межсезонье?

– От тебя, вейн, шума больше, чем от десятка посетителей, – махнул рукой хозяин, появляясь на пороге кухни.

К животу он прижимал кружку, больше похожую на маленькую бадейку. Проковылял к очагу, снял с огня посудину, и в кружку полилось горячее вино, пахнуло специями.

– И почему я не удивлен, увидев именно тебя?

– Потому что только такой идиот, как я, едет в это время Славской дорогой.

Дан забрал кружку и, обжигаясь, выхлебал половину. Попенял:

– Опять гвоздику положил? Вкус перебивает.

– Ничего ты, вейн, не понимаешь. Тебе комнату? Надолго?

– До завтра.

Трактирщик хмыкнул.

– Ну, твоя свободна.

– Удивительно! – Дан прищелкнул языком. – А я думал, придется выгонять семью с малолетними детишками.

– Ступай уж! Холодно будет, к вечеру протоплю. Постирать что, Жельке отдай. Передохни и спускайся ужинать.

В комнате Дан тяжело опустился на лавку. Как же он устал, Шэт побери!

Привалился к стене. За окном шумел дождь, тугая струя хлестала из водостока в переполненную бочку. Перед глазами плыла раскисшая дорога. А всего сутки назад он лежал в талом снегу, не смея шевельнуться, и ждал: выстрелят, не выстрелят. Его загоняли обратно в горы, а там с йорами мало кто мог бы потягаться. Но выскользнул. Ушел по оврагу, полному ледяной воды с шугой. Дополз до узла и, уже не думая о погоне, рванул в Краснохолмские пески – оттаивать, согреваться. А потом снова под дождь…

Дан встряхнулся, сбросил с плеча арбалет. Начал было стаскивать куртку, но остановился. Выудил из-за пазухи амулеты, все разом, горстью. Там попадались и обычные, каких полно на любом торгу Середины, встречались и дорогие, вроде «когтя», припаянного к стальной цепочке. Отдельно на шелковых шнурах висели редкости: янтарное солнышко, кошка из черного дерева, стеклянная небьющаяся капля, каменный полумесяц. Медный крестик обычно терялся среди них, но сейчас первым выпал на ладонь. Вейн сердито стряхнул его и нашел железное кольцо, грубое, со следами напильника. «Сторожок» по-прежнему оставался холодным. Потеряли?

В дверь стукнули. Дан сунул амулеты за пазуху и потянулся к арбалету.

– Входи.

Через порог шагнул мальчишка-конюх. В руке у него золотилась лампа, и в ее свете Дан с удивлением понял, что пацан нездешний. Скорее всего, из верхнего мира. В джинсах, по колено заляпанных грязью. В промокшей джинсовой куртке с «молниями» и заклепками. С темных волос капает за шиворот. Лицо решительное, точно собрался лбом стенку таранить.

– Чего тебе?

Мальчишка поставил лампу на стол.