Вейн

Живетьева Инна

– Вы говорите: дикари. – Обрег перестал улыбаться и снова стал похож на медного идола. – Говорите, богам не нужны жертвы. Но мы каждую весну кочуем по вашей степи, а вы ее боитесь.

Дан вспыхнул:

– Я ходил в межсезонье!

Добавлять, что на третий день повернул обратно, – не стал.

– Да, – кивнул Обрег. – Знаю, говорили. Принимаю на своей земле как гостя. Но на чужой… Не я так хочу, боги.

…Замечательный был бешбармак. «Встретишь – попросишь угостить», – подумалось ехидно. Сплюнул через левое плечо и не удержался, оглянулся на Юрку. Мальчишка сидел свободно, равнодушно смотрел перед собой, и это разозлило Дана. Уже хотел обругать сопляка, но услышал далекий гул. На скачущий табун это не походило, на грозу тем более.

– С дороги! Пшел! За мной!

Гул накатывал, нарастая.

– Шэт! Вот дерьмо, – процедил Дан, останавливая Кыся.

В степи не спрячешься, не уйдешь, только коней загубишь. Помоги, пресветлая Иша! Грешен, так дай пожить еще, искупить!

Из-за горизонта вынырнули серые туши, похожие на громадных жуков. Блестели на солнце выпуклые глаза-кабины.

У Юрки приоткрылся рот.

– Это же… вертолеты!

– А ты думал, дракон? – язвительно поинтересовался Дан. – Проекция, мать вашу!

Патруль? Поисковики? Случайно залетели? Не поймешь, что хуже. Могут так, сдуру да с перепугу, пальнуть.

Пара вертолетов шла над дорогой ровно, как по нитке. Вейн сощурился, пытаясь разглядеть маркировку. Кажется, что-то незнакомое, вроде синий треугольник в круге. Шэтово изобретение! Покосился на Юрку. Мальчишка смотрел с удивлением и пугаться не собирался. Сопляк, их в степи из пулемета уложить – плевое дело. Вейн нащупал в связке амулетов крестик и стиснул в кулаке.

Винты гудели над головой.

В драках не боялся, в Уль-фадском склепе не перетрусил, в Малбаитских джунглях выжил, Йоровы лабиринты прошел, а тут… Как червяк на сковородке. Ничего сделать не может. Не из арбалета же им в стальное брюхо садить! Ладонь стала влажной от пота.

Иша милостивая!

Вертолеты уходили. Гул шлейфом тянулся за ними.

Дан с трудом разжал пальцы, выпуская крестик. Спасибо, пресветлая! Не забуду, самую дорогую свечу поставлю. Хочешь разноцветную, будет разноцветная.

– Как это, а? – громко спросил мальчишка. – Они же тут не могут, того… технология высокая.

Дан пошевелил лопатками. Взмок так, что рубаха к спине прилипла.

– А говорил, знаешь о проекциях.

Собственный голос показался хриплым, и вейн откашлялся.

– Так они – там? Не здесь? Нас не видели? А чего мы тогда… Или как? А?

– Там. И здесь.

– Но они же рухнуть должны были! Несовместимая технология! Часы маленькие, и то… А там электроники в тысячу раз больше!

– Спроси у наставников, – пожал плечами вейн.

Юрка смотрел, как щенок, только что осознавший: мир не ограничивается мамкиной конурой.

– Проекции – это не узел, – сказал Дан. – Это одновременно и тут, и там. Пока не засосало, законы и те, и другие. Наслаиваются. Хоть танковую колонну выводи.

С досадой поскреб щеку. Что ж так не везет, пресветлая! Надеялся хотя бы до вечера продержаться на дороге, но придется уходить в сторону.

Глава 2

Улица имела официальное название, старое, еще советских времен. То ли Краснокоммунская, то ли Краснокоммунарская. Местные говорили по-своему: Обводная. Она обхватывала город с запада, долго шла по краю промышленных районов и ближе к концу втягивалась в жилые кварталы. Там по одну ее сторону стояли панельные пятиэтажки, а по другую раскинулся частный сектор – Рабочий поселок.

В Рабочем поселке улицы были узкие, засыпанные щебнем. В палисадниках росла сирень, цвели у заборов жарки и одуванчики. По утрам и на закате проходило стадо коров, оставляя коричневые лепешки; в обед спешили на дойку старушки в аккуратных платочках. Паслись козы, скандально взмекивая на редкие машины. Шныряли по крышам коты. Ходили важные гуси и бестолковые куры. Бдительные хозяйки помечали птиц синькой: кто подкрасит грудки, кто – крылья, а кто проведет полосу на спине. Юрка как-то расписал своих акварельными красками. Курам процедура не понравилась, они истошно орали, и на шум прибежала бабушка. Пришлось тогда удирать через забор.

Днем улицы принадлежали мальчишкам, а к вечеру на лавочках у ворот собирались пенсионеры. Лузгали семечки, перекрикивались с соседями. Бабушка такие посиделки не жаловала. Но иногда калитку открывала старенькая Марья Ивановна и просила: «Маргарита Леонидовна, будь ласка». Бабушка снимала фартук, поправляла прическу – уложенные короной волосы – и выходила.

– Саммит на местном уровне, – говорил дед.

Бабушка отмахивалась:

– Иди в свою берлогу. Мне человека нетрудно уважить.

Берлогой назывался старый, еще прадедушкин кабинет, устроенный на чердаке. Подниматься к нему приходилось по узкой лестнице, то и дело задевая подвешенные к потолку березовые веники. В маленькой комнатке единственную прямую стену занимали некрашеные полки. На них – подшивки журналов и книги, некоторые с «ятями» в тексте. Широкий стол приткнулся под скошенной крышей. На его углу прочно утвердилась чернильница в виде колоколов, из самого большого торчали авторучки и карандаши. Кресло стояло древнее, рассохшееся, но дед не хотел его менять. На стенах висели пожелтевшие фотографии. На самой старой – студент в узкой тужурке, Юркин прадед. Был и сам Юрка: младенцем с пластмассовым зайцем, постарше – верхом на деревянной лошадке и первоклассником с портфелем и букетом астр.

Дед мог сидеть в берлоге часами. Читал, смотрел новости по крохотному черно-белому телевизору. Посмеивался: «Никак мозги на пенсию не уйдут». Когда-то он преподавал историю в Юркиной школе. Учиться у него внуку не довелось: деда торжественно проводили на заслуженный отдых, когда Юрка окончил второй класс. Но до сих пор иногда в калитку заглядывали верзилы и робко спрашивали: «А Георгий Константинович дома?»

Летом дед спускался с чердака дымить на крыльцо. Он устраивался под кухонным окном, переговаривался с бабушкой и командовал курами, если они пытались похозяйствовать на грядках. Грустно поглядывал на пустую будку. После смерти Дика другую собаку заводить не хотел, но и будку разбирать не разрешал.