Виа Долороза
Шрифт:
– Двенадцать тысяч, – ответил Таликов. – На всех… Минус расходы…
– Давай договоримся так, – я с тебя ничего не беру… Ты оплачиваешь мне только билеты и гостиницу… Всё, что мы заработаем сверх этих двенадцати тысяч – делим поровну…
– Лады! – коротко согласился Таликов. А потом вдруг радостно рассмеялся – как-то совсем по-детски и бесхитростно и тут словно какая-то нелепая присохшая маска спала с его лица, а под ней открылся добрый и легко ранимый мальчишка.
Тексты речей Михайлова обычно готовились кремлевскими помощниками президента СССР – профессиональными спичрайтерами, набранными из дипломатов и журналистов. Особо ответственные выступления, на пленумах, съездах и на международных встречах, Михайлов давал подготовить сразу
– В тексте не должно быть ничего, что может хоть как-то негативно повлиять на общественное мнение! – сказал он, не поднимая глаз на сидящих рядом советников.
– Алексей Михайлович, фраза-то ключевая! – попробовал возразить Шерняев. Он поднял со стола свой экземпляр обращения и, вздрагивая от растерянности и волнения, прочитал зачеркнутое:
– "Если кто-то путем сомнительных интриг и мнимых покушений хочет повысить свой рейтинг, мы должны сказать, что это не наш путь, товарищи!" Это же правда! Сразу становится понятно, кто какими методами действует…
– Щенки вы ещё в политике! – каким-то напыщенным высокомерием произнес Михайлов. – Да для сторонников Бельцина эта ж фраза, как красная тряпка! Вы же таким образом отбираете у меня часть голосов… Запомните! Нам сейчас важно не с Бельциным разбираться, а получить голоса по вопросу сохранение Союза… Разницу почувствовали?… Это уже потом, итогами референдума мы будем бороться с Бельциным… А вы, сейчас хотите все свалить в одну кучу и в итоге не достичь ни одного, ни другого… Ну, как? Поняли?
Шерняев отважно встопорщил короткие седые усики.
– Но, Алексей Михайлович, вопрос о референдуме не должен восприниматься народом, как интрига власти… Мы должны показать гражданам выступление не слабого лидера, а главу государства, чувствующего ответственность и переживающего за судьбу страны!
В поисках поддержки, он повернул голову к Ганину и тот едва заметно кивнул.
– Всё! Фразу убираем! – категорично отрубил Михайлов. – Окончательный текст пусть готовит Ганин… Срок – завтра к 10 часам утра!
Когда надо он умел становился жестким и даже жестоким… Поняв, что спорить бесполезно Шерняев с Ганиным молча вышли из президентского кабинета.
Через день отредактированное, одобренное кремлевскими социологами и политологами, обращение президента Союза вышло в эфир. Оно транслировалось по всем каналам, на время его трансляции были прерваны все теле и радио передачи. Сидя перед телекамерами в апартаментах Кремля, Михайлов уверенным голосом говорил:
– Выйти из кризиса, подняться на ноги мы сможем только сообща! Именно в Союзе путь к решению наших проблем! На этом пути мы должны подняться выше личных амбиций, и реально оценив ситуацию, подумать о нашем общем доме. Сейчас не время для сведения политических счетов, сегодня каждый из нас должен решить, что значат для него такие понятия, как родина, кровные узы и ответственность за судьбу страны…
Бельцин смотрел это обращение у себя кабинете в Белом доме. Ему было ясно, что та страстная убежденность, с которой сейчас говорил Михайлов, не более, чем показная игра, но ему было важно понять другое, – что кроется за набившими оскомину михайловским заклинаниями по поводу сохранения Союза….
– Думаю излишне напоминать, – продолжал уверенно с экрана Михайлов, – что уже не раз за нашу многовековую историю, нам, живущим в едином доме, пришлось вместе делить и тяготы ратных невзгод и радость трудных, но счастливых побед. Тем ответственнее и продуманнее должен быть наш выбор сегодня… Сегодня я обращаюсь ко всем гражданам Советского Союза с тем, чтобы мы, все вместе, организованно через три недели вышли на референдум, и сказали "ДА" или "НЕТ" сохранению Союза…
И тут Бельцин, наконец-то, понял. Он стремительно встал, – высокое кресло под ним тонко скрипнуло и под гневным пинком хозяина отлетело назад, – и рассерженно заходил по ставшим вдруг узким кабинету.
"Значит Михайлов собирается набрать себе очки референдумом! – в раздражении думал он. – Все правильно рассчитал, мерзавец! Наш наивный, простодушный народец, конечно же, привычно прибежит голосовать, чтобы, как крысам из сказки Андерсена, под патетические трели Михайлова дать покорно увести себя в пучину тоталитаризма!"
В глухой ярости Бельцин мерил пространство кабинета широкими, лихорадочными шагами. Думал:
"Не остановить Михайлова сейчас, значит, дать посадить страну на короткий поводок… А что тогда?… Опять под железную пяту компартии? Поигрались в гласность, – хватит! Нет, нельзя этого допустить! Нельзя давать Михайлову козырей… Надо срочно развернуть компанию по срыву референдума, по разъяснению его истинных целей!"
Бельцин пододвинул к столу отлетевшее кресло, сел за стол и обхватил голову руками. Несколько секунд смотрел, не мигая, в одну точку, потом взгляд его снова стал осмысленным и жестким… Теперь он был снова собран и полностью спокоен – в моменты, когда судьба ставила ему подножку, он умел предельно концентрироваться и огромным напряжением воли и сил переламывать ситуацию в свою пользу. Эту способность, – вовремя собрать всю свою волю в кулак, не прогнуться в критической ситуации, он выработал у себя еще в детстве. Именно тогда, в детстве она впервые проявилась, выплеснулась наружу неуемным, взрывным характером и заставила по-настоящему поверить в свои силы.
Было это более сорока лет назад…
Шел тогда первый послевоенный год – голодный, трудный, неурожайный, но вкус победы, тяжелой и выстраданной, обострил у людей чувство справедливости и, вместе с болью утрат, чувством голода и послевоенной неустроенности, в воздухе витал незримый дух человеческого энтузиазма, порожденный уверенностью в том, что самое трудное уже осталось позади, – ведь главное выстояли, победили!
В то время четырнадцатилетний Вова Бельцин, только что вступивший в комсомол, учился в восьмом классе. Учился хорошо, был отличником, шел на медаль… Той осенью его школа отмечала очередную годовщину Октября. На праздничном вечере, по случаю празднования дня революции, звучали привычные торжественные речи, – в небольшом актовом зале школы собрались в полном составе ученики и учителя. Пришли и гости из горкома партии и горкома комсомола… В конце праздничной церемонии Володя попросил дать ему слово. Учителя совещались недолго – конечно же надо дать выступить одному из лучших учеников школы, – все присутствующие рассчитывали услышать ещё одну благодарственную оду в адрес партии, комсомола и учителей и с вниманием устремили взгляды на круглого отличника, вышедшего на сцену. Но неожиданно для всех Володя не стал говорить бравурные речи, а выступил с осуждением их классного руководителя, – сказал, что учитель не имеет право называться учителем, если унижает ребят и топчет их достоинство… Это прозвучало, как гром среди ясного неба! А главное, сказано все было в присутствии представителей горкома партии и комсомола! Скандал! Страшный скандал!
На следующий день в школу вызвали отца. Директор школы в истерике стучала кулачком по столу и обещала, что из комсомола Володю исключат, а вместо свидетельства об окончании школы он получит "волчий билет" – справку о том, что он лишь посещал занятия в школе с первого по восьмой классы…. "Посещал" и только! Не более… И ни оценок, ни аттестата… Ничего!
Отец с мрачным видом слушал истошные вопли директора и тяжело молчал. Он понимал, что "волчий билет" – это не просто справка – это приговор… Эта бумажка закрывала дорогу не только для дальнейшего образования, но исключала даже саму возможность получить мало-мальски приличную работу.