Victoria
Шрифт:
– Нас больше нет.
– Прости меня, Торри…
– Не смотри на меня так, будто во всём виновата я. Ты знал, на что идёшь. Моя любовь к моему книжному бару и моим книгам не была для тебя сюрпризом.
– Знаешь, Вика… Никто не будет терпеть эту твою любовь. Кроме твоего Глеба. Может, зря ты его отпустила?
Я ничего не смогла ответить на это. Если бы открыла рот – сорвалась бы. Молчала, кусая губы и пытаясь удержать лавину слёз.
– Ты же понимаешь, насколько ужасный характер у тебя? И если его кто-то терпит…
– Хватит. –
Я с благодарностью смотрела на него. Сама заткнуть его я не смогла бы. Сейчас не смогла бы.
– Не унижайся. Если у неё такой ужасный характер, то какого чёрта ты ещё здесь? Тебе помочь убраться?
Антон ничего не ответил. Ушёл молча. Даже не обернулся в дверях.
А я кинулась Глебу на шею.
– Ты пришёл… – Всхлипывала я, прижимаясь к нему.
– Почувствовал, что тебе нужно моё плечо. – Глеб гладил меня по спине.
– У меня на самом деле ужасный характер?
– Не начинай, ладно?
Я кивнула. Поплачу об этом ночью. В подушку. Одна.
– Я тебя отпускаю. Иди, займись шоппингом. Отвлекись.
Я отстранилась от него:
– Здесь моё место. Здесь я отвлекаюсь. У тебя три выходных. И не надо меня жалеть. – Резко. Но я знаю, чего мне будет стоить минутная слабость в его объятиях.
– Вика…
– Оставь меня.
Глеб оставил. Его не нужно было просить дважды. Никогда. Наверное, это и было причиной разрыва наших отношений. Я в порыве гнева заставила его уйти. А в душе хотела, чтобы он остался. Но он ушёл. Гордый.
А потом, когда вернулся – гордой уже была я. И не впустила, а, как выразился Антон, отпустила, пожелав ему всего хорошего.
Дальше между нами был год молчания. Потом случайная встреча. Потом мы поняли, что не можем друг без друга. Только у Глеба появилась Марина, у меня – Антон. И оба (как будто соревновались за Оскар) играли роли гордых и безразличных. Но так ли это на самом деле? Я даже за себя ответить не могу.
Когда моей душе было очень плохо – так, что хотелось выть, – я в молитвах обращалась к двум душам: к своей бабушке и к сестре Глеба.
С Викторией я не была знакома (я познакомилась с Глебом и его семьёй через два года после трагедии), но тянулась к ней. А её мама тянулась ко мне. Я для неё была как панацея.
Когда Глеб вёл меня знакомить со своими родителями, даже думал о том, чтобы я представилась не своим именем. Слишком больно для его мамы было услышать это имя. Ещё и цвет волос: моя голова горела ярким пламенем. Я была рыжая, как и Виктория.
Как бы я ни страдала сейчас, после измены с Антоном, – эти терзания не шли в сравнение с тем, что я переживала после расставания с Глебом. Сейчас была уязвлена моя гордость, а тогда – разбито сердце.
Я долго «оттирала» из памяти звук его отдаляющихся шагов. Это как оттирать белый ковёр от крови. Розовый оттенок всё равно останется.
Я ещё вздрагивала (первое время после того, как мы помирились, и он принял моё предложение о работе в моём книжном баре), когда Глеб уходил с работы. Смотрела вслед, а слёзы потери сами собой наворачивались на глаза. Было странно переживать ту боль, знакомую по шагам. Но со временем я привыкла.
Следующее, к чему тоже пришлось привыкать, – это объятия. Странно обнимать человека и понимать, что это не твой человек. Что кто-то будет обнимать его крепче. Что чьи-то объятия ему нужнее. Важнее.
В первый раз после примирения, когда Глеб меня обнял, я разревелась. Меня охватила такая паника и истерика, что казалось – я взорвусь. От всех эмоций и чувств.
В тот момент я завидовала его Марине. Она ждала его дома, как когда-то ждала я. Обнимала, когда он возвращался. Гладила его голову, пока он спал. Делала ему кофе, когда он просыпался… В тот момент я так позавидовала этим простым мелочам!
А Глеб так и не понял, почему я разревелась от этого жеста. Лишь сказал: «Так и не научилась сдерживать эмоции…»
Как раз-таки, научилась. Если бы нет, то сказала бы много лишнего, о чём пожалела бы в тот же миг. А так просто разревелась, не позволив эмоциям вылиться в слова.
Чем больше проходило времени, тем проще мне было относиться к Глебу, как к другу. Лучшему и единственному.
У меня не осталось никого. Всех подруг я растеряла на этапе «ой, я вышла замуж» или «у меня будет ребёнок». Я же не стремилась ни к замужеству, ни к материнству.
То место, где хорошо и уютно, разве будет носить название «брак»? А теперь моя неудачная попытка доказала, что лучше не соваться туда вовсе.
Я всегда мечтала об этом книжном баре. Моя тихая гавань. Пристань, где я найду свой причал. Мечтала издавать свои книги. А потом с удовольствием раздавать автографы. Эти мечты сбылись. Моими стараниями. Моими силами. Но несмотря на то, что я отдала этому всю себя, я была счастлива.
И теперь, кроме этого, у меня не было ничего. Ни своей семьи. Ни друзей. Так была ли я счастлива по-настоящему?..
– Так и знала, что застану тебя здесь.
Я слишком устала эмоционально за сегодня, чтобы как-то реагировать на неё.
Полина медленно шла к барной стойке.
– Почему ты не сказала, что тот автор – это ты? – В глазах упрёк. И восхищение.
– Ты бы оценивала мои работы предвзято. – Безразлично пожала плечами в ответ.
– Я бы вообще их не читала.
Я удивилась такому ответу:
– Почему?
– Слишком быстро я узнала тебя. По книгам. А так хотелось узнавать медленно…
– Почему думаешь, что узнала?
– В твоих произведениях больше тебя, чем ты думаешь. Настоящей тебя. Особенно в стихах.