Вид с холма

Джеймс Монтегю Родс

— Прошу меня извинить, мистер Генри, я как раз к этому подхожу. Если говорить о том, как он проводил время, — а мы знаем, что он обожал копаться во всем, что связано с историей этих мест, и умудрился собрать у себя массу вещей, — нельзя не упомянуть о том, что на много миль вокруг о музее Бакстера шла слава, и нередко, когда он бывал в настроении, а у меня выдавался свободный часок, он показывал мне осколки сосудов и разную другую дребедень, которая, по его расчетам, относилась ко временам древних римлян. Впрочем, вы в этом куда более сведущи, чем я, мистер Генри; я просто веду к тому, что мне было известно о его способностях и о том, как интересно он умел рассказывать, но кое-что в нем было не так — дело в том, что никто не мог припомнить, чтобы он появлялся в церкви или в часовне во время службы. Об этом поговаривали. Наш пастор лишь однажды зашел к нему в дом. «Не спрашивайте, что он мне сказал», — это все, что удалось затем от

него услышать. А чем он занимался по ночам, особенно в это время года? Рабочие без конца встречали его в конце дня; он проходил мимо, не говоря ни слова; они утверждали, что у него был взгляд человека, сбежавшего из психушки. Белки глаз казались совершенно круглыми. Рабочие заметили, что в руках он постоянно держал корзину для рыбы и всегда шел одной и той же дорогой. Ходили слухи, что он занимается какими-то делами, причем не самыми чистыми — именно это и аукнулось вам сегодня в семь вечера, сэр.

Ну вот, однажды, в такой же вечер, как сегодня, мистер Бакстер закрыл свою лавку, и работавшей у него старушке было приказано больше не беспокоить; зная, что он ничего не говорит напрасно, она предпочла послушаться. Случилось так, что в один прекрасный день около трех часов по полудни в закрытом, как я уже сказал, доме вдруг началась суматоха, из окон повалил дым и раздались крики Бакстера, словно тот бился в агонии. Его сосед бросился на помощь и выбил дверь; подоспели другие люди. Сосед рассказывал, что никогда в жизни не чувствовал такого жуткого запаха, который стоял в кухне. Похоже, Бакстер варил что-то в чугунке и опрокинул его себе на ногу. Старик валялся по полу, стараясь не кричать, но это было выше его сил, и когда внутрь ворвался народ, все увидели такое, что не приведи Господь; удивительно, что у него на языке вскочило меньше волдырей, чем на ноге. В общем, его подняли, положили в кресло и бросились за врачом; кто-то хотел поднять чугунок, но тут Бакстер завопил, чтобы ничего не трогали. Тот человек не стал с ним спорить; причем он не заметил, чтобы в чугунке было что-нибудь, кроме нескольких бурых косточек. Потом кто-то сказал: «Доктор Лоуренс будет через минуту, мистер Бакстер; он приведет вас в чувство». Тут Бакстер опять как начнет разоряться. Отнесите его наверх, в комнату, он не хочет, чтобы пришел доктор и увидел весь этот беспорядок — закройте это чем-нибудь все равно чем — возьмите скатерть из гостиной… в общем, так они и сделали. Наверное, в чугунке была какая-то отрава, поскольку прошло целых два месяца, прежде чем Бакстер поднялся на ноги. Простите, мистер Генри, вы хотите что-то сказать?

— Да, хочу, — отозвался сквайр. — Непонятно, почему вы раньше мне об этом не говорили. Вообще-то я помню, как Лоуренс упоминал о посещении Бакстера. Он говорил, что это был странный субъект. Однажды, придя к нему в комнату, Лоуренс взял небольшую маску из черного бархата, надел ее шутки ради и решил взглянуть на себя в зеркало. Не успел он как следует себя рассмотреть, как старик Бакстер, лежа в постели, заорал: «Снимите, вы что, спятили? Хотите заглянуть в глаза мертвецу?» Доктор настолько напугался, что тут же снял маску и спросил у Бакстера, что все это значит. Бакстер требовал, чтобы он отдал маску, говорил, что человек, у которого он ее купил, был мертв, и нес прочую ересь. По словам Лоуренса, возвращая маску, он почувствовал, что сделана она из куска черепа. Он рассказывал мне, что на распродаже вещей Бакстера купил дистилляционный аппарат, но так и не смог им воспользоваться: внутри него все мутнело, сколько он его ни чистил. Ладно, продолжайте, Паттен.

— Да, мистер Генри, я почти закончил, да и пора мне, а то прислуга в столовой подумает невесть что. История с ожогом произошла за несколько лет до того, как мистер Бакстер отправился в мир иной; после того случая он поправился и продолжал себя вести в том же духе. Одной из последних придуманных им вещиц был как раз бинокль, который вы брали с собой вчера вечером. С корпусом он возился довольно долго, раздобыл линзы, но чтобы довести дело до конца, чего-то не хватало, уж не знаю, чего; однажды я взял корпус в руки и говорю: «Мистер Бакстер, почему вы никак это не закончите?» А он отвечает: «Когда закончу, ты непременно об этом услышишь; наполню, запечатаю, и попробуй найди другой такой». На это он замолчал, а я спрашиваю: «Почему, мистер Бакстер, вы говорите так, будто это бутылка вина? Зачем бинокль наполнять и запечатывать?» «Я сказал наполню и запечатаю? — переспросил он. — Ну, это просто к слову пришлось». Затем наступило то же время года, что и сейчас; однажды погожим вечером, возвращаясь домой, я проходил мимо его лавки; он стоял на ступенях, вид у него был довольный, и он обратился ко мне: «Ну вот, дело сделано, мое лучшее произведение готово, завтра покажу». «Как, вы закончили бинокль? — спросил я. Можно взглянуть?» «Нет, — ответил он, я уже спрятал его у себя под подушкой, а за просмотр надо будет платить, ясно?» И это, господа, были последние слова, которые я слышал от этого человека.

Было 17-е

июня, а ровно через неделю случилось одно занятное происшествие, которое во время расследования мы списали на «умопомрачение», чтобы об этом забыли и никто, узнав о делах Бакстера, не использовал эту историю против него. Дело в том, что Джордж Уильямс, он жил и до сих пор живет по соседству, проснулся в ту самую ночь оттого, что в доме мистера Бакстера происходило какое-то шевеление и возня; он вылез из постели и подошел к окну, выходящему на улицу, посмотреть, не забрались ли в лавку непрошеные покупатели. Ночь была светлая, и Уильямс смог убедиться, что причина шума не в этом.

Он постоял, прислушался и услышал, как мистер Бакстер медленно, ступенька за ступенькой, спускается вниз; Уильямсу почудилось, будто там что-то тащат, и это нечто цепляется за все, что только можно. Затем раздался звук открывающейся двери, и мистер Бакстер, полностью одетый, вышел на улицу; он шел, вытянув руки вдоль туловища, разговаривал сам с собой и качал головой из стороны в сторону; походка у него была настолько неестественная, что казалось, он идет против своей воли. Джордж Уильямс приоткрыл окно и услышал, как он умоляет: «Не надо, господа, пощадите!»; внезапно мистер Бакстер замолчал, словно кто-то зажал ему рот ладонью; старик запрокинул голову, и его шляпа упала на землю. Уильямс разглядел жалобное выражение его лица и не мог его не окликнуть: «Эй, мистер Бакстер, вам плохо?»; он уже собирался бежать за доктором Лоуренсом, как вдруг услышал в ответ: «Не лезь не в свое дело. И спрячь башку». Он не был уверен, что это сказал именно охрипший и обессиленный мистер Бакстер. Впрочем, кроме него на улице никого не было, и Уильямс, оторопев от такого обращения, отпрянул от окна, дошел до кровати и сел. Он продолжал слышать удаляющиеся шаги мистера Бакстера по дороге, и через минуту, а может чуть больше, не смог удержаться и снова выглянул на улицу; Бакстер по-прежнему шел один, и все так же чудн о . Уильямс запомнил, что он не поднял шляпу, когда та упала, а теперь она снова была у него на голове. Вот, мастер Генри, больше мистера Бакстера не видели — по крайней мере, неделю, а то и больше. Многие говорили, что он уехал по делам или удрал, потому что у него возникли какие-то неприятности, однако его хорошо знали на много миль вокруг, но ни в местной таверне, ни на железной дороге никто из работников его не заметил; обшарили все близлежащие пруды, но ничего не нашли; и наконец, однажды вечером Фейкс, лесничий, пришел со стороны Висельного холма в деревню и сообщил, что там черным-черно от птиц и это довольно странно, поскольку раньше он не встречал там следов живых существ. Они с Уильямсом переглянулись, и Фейкс заявил: «Пойду посмотрю». «Я с вами», — вызвался Уильямс. В результате тем вечером в путь отправились полдюжины человек, причем прихватили с собой доктора Лоуренса, и представляете, мистер Генри, обнаружили старика лежащим между тремя камнями со свернутой шеей.

Бесполезно пытаться вообразить, что было сказано по поводу этой истории. Разговор в памяти не остался. Но перед тем как удалиться, Паттен обратился к Фаншоу:

— Простите, сэр, если я правильно понял, то сегодня вы брали бинокль с собой? Мне так показалось; могу я спросить, пользовались ли вы им?

— Да. Я хотел кое-что рассмотреть в церкви.

— Неужели вы брали его в церковь, сэр?

— Да, брал. В Лэмбсфилде. Кстати, боюсь, он сейчас в сарае, привязан к велосипеду.

— Ничего, сэр, завтра утром первым делом его принесу, и быть может, вы соблаговолите в него посмотреть.

Соответственно перед завтраком, после глубокого и вполне заслуженного сна, Фаншоу вынес бинокль в сад и направил его в сторону холма. Но тут же опустил, стал рассматривать спереди и сзади, крутить колесики, проверять снова и снова, пожимая плечами, а затем положил на стол в холле.

— Паттен, объявил он, — бинокль никуда не годится. Ничего не видно, словно кто-то заклеил линзы черной пленкой.

— Вы никак испортили мой бинокль? — поинтересовался сквайр. — Спасибо, он был у меня единственный.

— Проверьте сами, — обиделся Фаншоу. — Я ничего с ним не делал.

После завтрака сквайр вынес бинокль на террасу и встал на ступенях. После нескольких безуспешных попыток он раздраженно сказал: «Боже, до чего тяжелый!» и в тот же миг уронил прибор на камни; линзы разбились, корпус треснул, и на каменной плите появилась маленькая лужица. Она была не прозрачнее чернил, а исходивший от нее запах не поддается описанию.

— Наполнил и запечатал? — произнес сквайр. — Выходит, вот так, взявшись за дело, мы нашли печать. Значит, вот что он кипятил и перегонял. Старый кладбищенский вор!

— О чем это вы?

— Вы что, милейший, не понимаете? Помните, как он сказал доктору, чтобы тот не смотрел в глаза мертвецу? Здесь речь идет о том же самом. Но пожалуй, мертвецам не понравилось, что их кости варят, и в конце концов они утащили его подальше. Что ж, возьму лопату и похороню эту штуку, как полагается.