Видеозапись
Шрифт:
Казалось бы, а чего волноваться? За Агеева волноваться не надо: он же фаворит. И те, кто недавно признавать Агеева не хотел, сомневался в нем, теперь переменили мнение и делают авторитетные лица. «За Агеева, за кого-кого, а за Агеева можно не беспокоиться, он-то выиграет».
А Коньков беспокоится. Он потому и дядя Володя, что беспокоится, он все понимает, дядя Володя.
Ну а Виктор, возможно, потому-то и Агеев, каким все узнали его, что за Виктора надо беспокоиться…
У Агеева нет противников трудных и легких – есть интересные и неинтересные. И с неинтересными ему сложнее, он скучает от черновой
Труднее убедить в своей непобедимости, чем победить. Труднее убедить. Проиграй Агеев – ныне не просто чемпион, но и лучший среди любителей боксер Европы, – и снова скажут ему: пересматривай тактику, работай рациональнее, не мудри, не выдумывай.
(«Я поначалу стеснялся своей манеры – вроде боксирую не так, как все люди».) Сейчас он утвердился в самостоятельности стиля, но жизнь свою самостоятельностью осложнил. Ему не хотели прощать промахи пи друзья, ни недоброжелатели. Он должен побеждать, отвечая требованиям аудитории, его признавшей.
Все мы быстро забыли, как сомневались в нем, как предпочитали ему других, с нашей точки зрения, более техничных и правильных.
Мы скоро привыкли к Агееву, полюбили Агеева – и ждем теперь от Агеева чудес. Мы не думаем о том, что чудеса рождаются в экспериментах, и сердимся, обижаемся на Агеева, замечая в работе его какие-либо отклонения от прежде им предложенного, а затем нами принятого. А вдруг он идет в неизвестное еще нам всем?
Мы думаем: мы понимаем в боксе, – и беремся советовать. Стоит ли? Кто из нас до конца понимает Агеева? Он может часами сидеть в компании, балагурить, выглядеть бездумно веселым, шумно жизнерадостным, откровенным с первым встречным. Что из того? На ринг он выходит один. Нам что? Мы кричим из зала: «Витя!», радуясь возможности лишний раз продемонстрировать близость к нему, хотя «Витя» кричат и вовсе с ним незнакомые – такая уж участь знаменитостей.
А он там на ринге один – и другой ведь, не такой, каким мы знали его всего какой-то час назад…
Отборочный турнир к очередному первенству Европы проводился в Воскресенске. Он носил характер скорее больших маневров, чем действительно отборочного критериума.
В нем участвовал после большого перерыва Лагутин.
В четвертьфинале он боксировал с Агеевым.
Участие Лагутина удивляло, расстраивало отчасти. Зачем ему Воскресенский турнир? Неужели он всерьез рассчитывает на то, что поедет в Рим? Вместо Агеева? Он же за три года, что прошли после Токио, выступал в заметных соревнованиях дважды и оба раза неудачно.
Прошло его время, не следует ему, казалось многим, ронять достоинство олимпийца и неизвестно ради чего испытывать лишний раз судьбу, нет, вряд ли они повторятся – лучшие времена.
И тот интерес, вероятно, что рождала сама возможность сражения между Лагутиным и Агеевым, исчез. В Воскресенске Агеев, считали многие, одолеет не льва – тень ото льва.
Что мы ошибались – в том полбеды…
Беда в том, что Агеев ошибся.
Словно предназначенными им ролями боксеры поменялись, встретившись на воскресенском ринге.
Мы увидели Лагутина в силе. И, не настроенный на встречу с таким Лагутиным, Агеев не то чтобы растерялся, но как-то не нашел свою контригру. Он получил победу с преимуществом в единственный судейский голос, аналогично тому, как в Хабаровске Лагутин.
Но если там Агеев, потерпев поражение, не проиграл, то здесь, приняв победу, не победил.
Агеев стал преемником Лагутина – не победителем.
И сейчас, когда Агеев, по мнению большинства, вне конкуренции, мы продолжаем сравнивать его с чемпионом прошлой Олимпиады – с Борисом Лагутиным.
Лагутин проиграл больше, чем Виктор. Но он умел и брать реванши. В работе Лагутина достоинства выделялись отчетливее недостатков, с годами достоинства ослабевали, но он продолжал верить в них. И в ответственных боях они не подвели его.
В стиле Агеева слабости не менее очевидны, чем сильные стороны. Я имею в виду не технические и тактические погрешности – их ничтожно мало или совсем нет.
Агеев подвержен слабостям, свойственным одаренным людям.
Он понимает смысл бокса не в преодолении себя, своей сущности – он хочет прежде всего выразить себя предельно: со всеми слабостями и переборами.
Правда, за излишества и переборы он, кажется, готов расплачиваться сполна.
Что же: путешественники из задачи встретились в положенном месте.
И первый путешественник остался на месте встречи и ждет, а второй, как и положено в неназванном, неуказанном учебнике, но существующем, необходимом в жизни, неизбежном продолжении, отправился дальше – в глубь задачи…
Смешно: перечитав через семнадцать лет этот очерк, я вижу серьезный свой промах лишь в том, что перепутал – кто именно из путешественников двинулся дальше.
А может быть, еще и в том, что сам затоптался на месте, задержался с последующими шагами? Получилось так, что опять бокс, опять Агеев (впрочем, и Лагутин – без него история получилась бы короче) дали мне возможность выступить в печати посолиднее, чем прежде. К тому же в популярном и не сугубо спортивном журнале-в «Юности».
Очерк прочли люди и несвязанные со спортом, и несведущие в боксе – и мне приятно было услышать от них одобрительные слова. Впервые и на киностудии заинтересовались тем, что я пишу.
Куц, когда мы были с ним на севере, где Агеева, конечно же, знали занимавшиеся боксом моряки, внимательно прочитал журнал, который я тщеславно захватил с собой как главный свой литературный труд, и тоже отозвался положительно.
Даже и не припомню, чтобы кто-нибудь меня особенно критиковал за этот очерк – я такие вещи обычно надолго запоминаю (возможно, все из-за того же тщеславия…).
Сложись у меня тогда прочные отношения с опубликовавшим «Агеева» журналом – а могло ведь и такое произойти, наверное, – моя дальнейшая жизнь в спортивной журналистике, скорее всего, развивалась бы иначе, стремительнее, во всяком случае. Не знаю только: к лучшему ли, к худшему ли? Это я уж сейчас – без сожаления и без обид – просто так: надо же как-то объяснить топтание на месте, никого не виня, но стараясь разобраться в себе наряду со своими героями…