Видеть Бога как Он есть
Шрифт:
Велик и дивен мир святой свободы. Вне ее невозможно спасение как обожение человека. Необходимо, чтобы он сам (человек) свободно определился на вечность. Вся тварь стремится к освобождению от рабства тлению в свободу богосыновства (ср. Рим. 8, 21–23).
Повсюду ныне происходит борьба за свободу и независимость, но едва ли найдешь человека, которому открылась тайна богоподобной свободы детей Отца Небесного. Неописуемо в словах достоинство сего состояния: познается оно не иначе, как по дару Свыше. И опять, не могу не вспомнить Апостола Павла, несомненно знавшего божественно-царственную свободу: «Тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что покорилась суете недобровольно...» (Рим. 8, 19–20).
«Стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» (Гал. 5, 1). Легко понять, что страсть преобладания над братом — немедленным последствием имеет потерю своей независимости, притом, что страшно, отступление от Бога любви, лишение благодати Духа Святого. В душе поработителя
«Где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3, 17). Свобода в своей абсолютной форме свойственна только Богу. Человеку же дается благословение познавать ее отчасти в молитве, соединенной с жизнью по заповедям. Молитва — бесценный дар Неба — требует от нас «досуга». Ради встречи с Живым Христом не трудно отказаться от влекущих человека услаждений и всему предпочесть беседу с Ним. Мне была дана сия бесценная привилегия, — скажу смело — блаженство, наибольшей силы достигшее в пустыне. Аскетическое понятие пустыни связывается не с географией, а образом жизни: такая удаленность от людей, когда тебя никто не видит и не слышит, — когда над тобой нет человеческой власти и ты не властвуешь ни над кем. Эта свобода необходима для полного погружения духа, да и всего состава нашего, в Божественной сфере. Тогда может быть нам сообщено Божественное бесстрастие, стоящее выше всех ценностей Земли. Не мыслит такой человек ни преобладания над братом; не ищет чести или прославления, ни тем более вещественных богатств. О, положительное определение свободы истинной не поддается выражению в словах. Не понимаю, почему в пустыне на меня снизошло благословение жить в свободе «детей Божиих» (Рим. 8, 21). Не говорю, что я воспринял сей дар до его высших степеней, т.е. когда человек воистину превзошел власть над ним греха и смерти. Но я бывал моментами на той грани, откуда уразумел, что полнота освобождения приходит, когда преодолена смерть.
Кто не боится смерти, тот стоит на пути к свободе. В рабстве удерживается человек, если в нем доминирует привязанность к земному. «Вот, я и дети, которых дал Мне Бог. Поскольку дети причастны плоти и крови, то и Он также воспринял оные, дабы смертью лишить силы имеющего державу смерти, т.е. дьявола, и избавить тех, которые от страха смерти чрез всю жизнь были подвержены рабству» (Евр. 2, 13–15).
Лишь отчасти испытал я восторг духовной свободы. С тех пор, как я был поставлен духовником, живу вне ее, будучи связан любовью к тем, кого Господь посылал ко мне. Любовь нередко порабощает меня тем, кому я служу, которые нуждаются во мне ради Бога. Однако где-то в глубине души остается след пережитого мною опыта. Впервые, в еще далеко неясной форме, опыт сей был мне дан во Франции, когда я ощутил крепкую нужду удалиться из мира. Я благодарил Промысл Господа обо мне, увидев себя свободным совершить сей шаг удаления из мира, так как не было никого во всей вселенной, чья жизнь зависела бы от меня. В моей жажде Бога я мог идти на всякий риск; я не дорожил ничем; я свободно предал себя на все трудности. Это было начальным опытом царственной свободы моей души. Христос в свободе Своей любви предал Себя на смерть, открыв тем нам дорогу к высшему познанию, к Божественному бессмертию.
О вдохновении
При всем сознании моего крайнего ничтожества, б.м., даже в силу этого томления (ср. Мф. 5, 3), я молился десятилетиями, чтобы и мне дал Господь вдохновение на следование за Ним, «куда бы Он ни пошел» (ср. Откр. 14, 4): в пустыню ли, на испытание верности моей любви к Отцу (ср. Лк. 4, 1 и далее); на исполненную миллиона терзаний проповедь Царствия любви Отчей; на Фавор ли, где три избранных услышали голос Отца: «Сей есть Сын мой Возлюбленный» (Мф. 17, 5); но прежде и больше всего в Гефсиманию и на Голгофу. Под вдохновением я разумел присутствие силы Духа Святого внутри нас (ср. Ин. 4, 13-15; 7, 37-39). Этого рода вдохновение принадлежит иному плану бытия, по отношению к тому, что я принимал за художественное или философское таковое. И сие последнее, свойственное падшему естеству нашему, может быть понято как дар от Бога, но еще не дающий ни единения с Богом личным, ни даже интеллектуального ведения о Нем.
Подлинно святое вдохновение, Свыше от Отца исходящее, не навязывается силою никому: оно стяжевается, как и всякий иной дар от Бога, напряженным подвигом в молитве (ср. Лк. 11, 9-13). Не в том дело, что якобы Бог дает за труды некую «плату»; но в том, что стяженное разумно в страдании становится неотъемлемым обладанием человека на вечность. Всем нам необходимо претерпеть полное перерождение действием благодати; восстановление в нас способности воспринять обожение. Но все сие возможно не иначе, как чрез исполненный муки возврат наш к Нему. Бог действительно отдает нам Свою жизнь в полном смысле в наше личное обладание. Его предвечная слава вселяется в Им искупленных, и притом не как нечто придаточное, несвойственное нашей природе; не как присутствие в нас чего-то
Царство Отца — есть онтологическое единство всех спасенных, и как таковое, уже никем и ничем не поколебимое (ср. Евр. 12, 27–28). Вдохновение Свыше в значительной мере зависит от нас: откроем ли мы дверь сердца нашего, чтобы ненасильственно вошел внутрь нас Господь — Дух Святой, Который стоит у двери (сердца нашего) и стучит. Если кто услышит голос Его и отворит дверь, войдет к нему, и будет вечерять с Ним, и он с Богом (ср. Откр. 3, 20). Господь бережет свободу созданных «по образу» Его. И мы должны знать, что приемлемо для Него. Отсюда создается нужда для всех и каждого из нас: не позволять себе таких деяний, не допускать таких внутренних движений духа нашего, которые оскорбляют Дух Божий. Чрез искреннее пребывание в сфере заповедей Христа излечивается наша греховная смерть, и вся жизнь становится пронизанною Нетварным Светом Божественной Вечности.
Когда душа бытийно прикасается сей Вечности, тогда отпадают от нас низменные страсти, — и мы отстраняемся от братоубийственной войны за обладание земными ценностями, — и на нас снисходит «мир Христов», — и мы получаем силу «любить врагов». «Мир Мой даю вам» (Ин. 14, 27). Мир Христов драгоценнее всех богатств, всех услад и радостей земли. Он состоит в несомненном знании Живого Бога — Отца нашего. Довольно нам немного пищи, быть под кровлей дома, иметь тело прикрытое от холода и стыда (ср. 1 Тим. 6, 8). Лишь бы ум — наш дух — был свободен погружаться в созерцание Божественного Бытия, открытого нам Христом. Тоска по горнему миру, любовное устремление к нему — является веселием нашим, делает даже болезненную старость царственно великолепною, полною ожидания милосердных «объятий Отчих» (Лк. 15, 20).
Об истощании и богооставленности
«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф. 5, 3). Блаженны потому, что вместе с сознанием нашей нищеты в духе — к нам приходит сила для восхождения к Богу. Вне сего сознания нет движения к Высшему; самодовольство же есть симптом или паралича духовного, или падения. Чрез постоянное поставление самих себя на суд Божиих заповедей обостряется в нас чувство далекости от Бога, углубляется уразумение, что гордость есть корень всех зол. Гордость есть противница Богу; гордость — антипод любви Божией. Чрез нее человечество стало рабом тления. Чтобы возродиться в Боге, в первозданной красоте духовной, необходимо нам руководиться Евангельским учением. Только крепкая вера, что Христос есть Вседержитель Бог, поможет нам удержаться «на недвижимом камне заповедей» Его. При этом условии возникает тяжкое борение со всем тем, что стяжали мы в нашем падении. Вера, что Христос есть единственный Спаситель человека, не допустит нам отпасть от Него, когда начнется непредвиденный и недомысленный процесс нашего очищения от греховного «богатства». Апостолы сообщили нам о том, что услышали и познали от Самого Господа; Отцы же нашей Церкви в непревосходимом подвиге сохранили все заповеданное Богом и передавали нам свой бесценный опыт и знание (ср. Мф. 28, 19–20). Благодаря им, Апостолам и Отцам, мы являемся обладателями познания тайны путей спасения. Эти незримые пути повешены! над безднами. Чтобы никакие бури не снесли нас с них и не сбросили нас в темные пропасти, нет, повторяю, иной силы, иного разума, кроме несокрушимой веры во Христа-Бога. «И сия есть победа, победившая мир, вера наша» (1 Ин. 5, 4).
Перейду к посильному описанию сего таинства. Заповеди ставят нас лицом к Лицу Абсолютного Существа. Все наши попытки соблюсти их, заповеди, неизбежно проваливаются. Мы обнаруживаем нашу полную непригодность для сего шествия.
Мы видим в себе такие извороты духа-ума и такие страсти сердца, которые убивают нас. Страх отпадения от Бога, в Которого мы уверовали, велик. Мы непременно приходим в сердечную тугу от нас самих. Все, чем мы считали себя обогащенными в прошлом, мы отбрасываем и становимся обнаженными от всего: от наших земных привязанностей и знаний, и даже воли: так мы обнищеваем, «истощаемся». Конечно, наиболее тяжкое испытание для нас в том, что, несмотря на предельное для нас напряжение пребывать верными Богу, мы терпим периоды богооставленности. Нищета духовная, соединяясь с болью богооставленности, погружает нас в отчаяние. Нам мнится, что над нами тяготеет некая страшная клятва. Мы можем страдать во всех планах нашего существа: духом, умом, сердцем, телом. Именно в подобные минуты духу нашему предстает библейское откровение о падении Человека в своем подлинном трагизме, и вера в любовь Христа внушает нам предаться возможно полному покаянию. Чем глубже наше покаяние, тем шире раскрываются пред нами и глубины нашего падения, прежде скрытые от нас же самих. Ясно осознавая безнадежность нашего положения, мы начинаем ненавидеть нас такими, как мы есть.