Видит Бог
Шрифт:
— Отчего это рассмеялась Сарра? — спросил Бог.
— Я не смеялась, — солгала Сарра.
— Нет, смеялась, — настаивал Бог. — Я знаю. В чем Дело? Думаешь, Мне такое не под силу?
Из всех, кто мне известен, только Аврааму с Саррой и случилось развеселиться, беседуя с Господом.
Христом-Богом клянусь, меня тоже нередко подмывало захохотать. Я и сейчас посмеялся бы. Но я лучше чем кто бы то ни было знаю, что мне до такого человека, как Авраам, еще тянуться и тянуться. Я никогда не был столь усердным и послушным слугой. Авраам, я думаю, был святым. Или идиотом. Он готов был идти с Богом до конца, даже когда его подвергли испытанию, приказав отвести маленького сына его Исаака на гору, построить жертвенник и принести мальчика в жертву.
— Отец мой, — говорил Исаак, подтаскивая дрова. — Вот огонь
И Авраам сказал:
— Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой. Пойдем вместе.
Авраам устроил жертвенник. Разложил дрова. И простер руку свою за ножом, чтобы заколоть связанного сына. Только тут Ангел Господень воззвал к нему с неба и указал запутавшегося в чаще рогами овна, коим надлежало заменить во всесожжении мальчика. Так вот, видит Бог, я ничего подобного делать не стал бы, завет там или не завет. Когда Его посетила мысль убить моего ребенка, Ему пришлось заниматься этим Самому. Он знал — я и пальцем не шевельну, чтобы Ему помочь. Я совершил все молитвы и посты какие мог, чтобы заставить Его отступиться. Но Он не передумал. Даром поколебать Его, каким от рождения обладали Авраам с Моисеем, я не наделен. С другой стороны, Моисей с Авраамом были людьми благочестивыми и преданными Ему беззаветно. А я ни благочестием, ни преданностью отроду не отличался. Я и сейчас Ему не предан. Если Бог хочет как-то поправить наши натянутые отношения, первый шаг придется сделать Ему. У меня есть свои принципы и в придачу к ним слишком долгая память.
Сына они нарекли Исааком, что означает «он смеется». С Ревеккой, женой своей, Исаак породил двух сыновей. Исааку больше нравился Исав. Ревекка же проталкивала Иакова, и я сомневаюсь, что Исаак так уж смеялся, когда узнал, что его, ничего толком не видящего из-за катаракты на обоих глазах, облизывающегося в нетерпеливом предвкушении вкуснейшей дичины, облапошили, заставив дать припасенное для Исава благословение Иакову, переодевшемуся в козлиные шкуры, чтобы приобрести сходство с волосатым братцем. Исааку пришлось еще выслушать поднятый Исавом вопль вселенского отчаяния, способный, по моему разумению, пронять сердце почти что каждого человека.
— Отец мой! благослови и меня, — горько молил Исав, и возвысил голос свой, и заплакал. — Неужели ты не оставил и мне благословения? Благослови и меня, отец мой!
Сколько раз мог и я повторить эти слова!
И возненавидел Исав Иакова, и поклялся убить его: «Я буду попирать его ногами своими. Я сокрушу кости его».
Взамен того при следующей их встрече этот бесхитростный человек со слезами любви и неослабных родственных чувств обнял брата, который присвоил его первородство и его благословение. Это после того, как Иаков в великой тревоге выслал вперед все четыре семейства свои, и оставался всю ночь на безопасной стороне потока, и боролся до появления зари с загадочным ангелом, который, увидев, что дело идет к ничьей, оставил его с поврежденным бедром и перед уходом сообщил, что отныне имя ему будет не Иаков, а Израиль.
Хотя мы его так Иаковом и зовем.
Сомневаюсь я также и в том, что Иаков, человек столько же гладкий, сколько Исав волосатый, сильно смеялся, когда, пробудясь после свадебной ночи, обнаружил, что девица в невестиной фате и сорочке, возлегшая с ним на брачное ложе, это вовсе не Рахиль, за которую ему пришлось оттрубить семь лет, а ее слабо-глазая сестра Лия. Рахиль была красива станом и лицом, и Иаков полюбил ее при первой их встрече у колодезя. Лию же донимал конъюнктивит. Чтобы получить Рахиль, нужно было еще семь лет промаяться в каторжной кабале у Лавана.
Лия рожала детей одного за другим. У Рахили детей не было вовсе — все это отчасти напоминало заново разыгрываемую историю Сарры — Агари. Пожираемая завистью Рахиль запихала в постель Иакова свою служанку Валлу, чтобы та вместо нее зачинала детей. Лия контратаковала своейслужанкой, Зелфой, отдав ее Иакову в жены. При таком количестве женщин, играющих столь активные роли в этом оргиастическом состязании по деторождению, учиненном соперничающими, темпераментными сестрицами из Харрана, несчастному патриарху пришлось, как последнему козлу, валять баб по четыре раза на дню, и остается лишь удивляться, что его не постигло разжижение мозга. Под самый-самый конец Рахиль родила-таки Иосифа, а потом и Вениамина. Ко времени их исхода утомленного старца окружали рожденные четырьмя женщинами двенадцать сыновей и одна дочь. Набальзамировать Иакова — это был единственный мыслимый способ благоговейно исполнить просьбу старика, чтобы его похоронили с отцами его в пещере, которая на поле Махпела, что пред Мамре, в земле Ханаанской, в той самой пещере, где уже покоились Авраам и Сарра, Исаак с Ревеккой и Лия. Из членов этих первых семей там не хватало только прелестной Рахили, которая умерла, рожая Вениамина, в пустыне, так что ее пришлось завернуть в полотнища виссона и похоронить в песке.
Иосифу, поздно родившемуся любимцу отца, к тому времени, как он получил в подарок разноцветную одежду, уже исполнилось семнадцать лет — достаточно взрослый был человек, чтобы крепко подумать, прежде чем начать хвастаться ею перед тяжко трудившимися старшими братьями, и без того уже места себе не находившими из-за пристрастия их отца к этому избалованному отпрыску, которому что ни дай, все будет мало. А тут еще Иосифу сон приснился. Как они вяжут снопы, и его сноп встал и стал прямо, а их снопы стали кругом и поклонились его. Вообще-то мне доводилось видеть сны и похуже. Он же увидел еще и другой сон, в котором Солнце и Луна, то есть его родители, и одиннадцать тускловатых звезд, изображающих его братьев, все как одна спускаются с неба, чтобы почтительно склониться пред ним. Тоже ничего себе сон. Вот только Иосиф оказался таким охломоном, что принялся распространяться об этом сне направо-налево. Мне бы тоже захотелось его убить. И вот — престо! Они запихали Иосифа в ров. И — абракадабра! Не угодно ли видеть: он уже ходит в великих визирях, и фараон поставил его правителем всей земли Египетской.
Так что в итоге все как-то утряслось, верно? Бог словно и впрямь знал, что делает: только благодаря тому, что братья продали Иосифа в рабство, тот и оказался в Египте и получил возможность спасти их.
На исходе дней своих Иосиф тоже попросил, чтобы его кости перенесли из Египта в землю, обещанную Богом Аврааму, Исааку и Иакову. Об этом позаботился Моисей. И Иосифа также набальзамировали, когда он умер ста десяти лет от роду, в самом последнем предложении книги Бытия. Бальзамирование не противоречило закону Моисееву, поскольку никакого закона Моисеева у нас не имелось еще четыреста лет. Все, что у нас имелось, — это завет с Богом, причем каждые сто лет обнаруживались новые признаки того, что сделка с самого начала ни к черту не годилась. Только Авраам свою часть договора и выполнил.
Бог же не сделал ни единого приметного шага, чтобы исполнить требуемое от Него контрактом, до тех пор, пока не призвал Моисея к горящему кусту и не сказал:
— Сними обувь.
Ибо Моисей стоял на священной земле.
Вот исторический персонаж, с которым я хотел бы поговорить в первую очередь. Моя симпатия к Иосифу — ничто в сравнении с сочувствием, благоговением, уважительным обожанием, которые я испытываю к Моисею. «Па-па-пачему я?» — самый точный вопрос, какой мог задать в пустыне Мидиамской этот испуганный, ни на что не претендующий беженец. И все же Моисей сохранял единство народа и оставался у Бога в милости — не так ли? — целых сорок лет, несмотря на все препоны и трудности, какие только можно вообразить. Бог раз за разом провоцировал избранный Им народ. Народ стенал и роптал на Моисея; священники обвиняли его в присвоении чрезмерно высоких постов, грешники блудили и поклонялись идолам, а собственные брат и сестра оспаривали авторитет Моисея, поскольку он был женат на эфиопке. К вашему сведению, брак Моисея и эфиопки оказался вполне гармоничным, она едва ли не единственный раз наорала на него, обозвав грязным жидом, да и то после того, как он наорал на нее, обозвав черномазой дурой.
Ну и гвалт же стоял тогда в пустыне. Едва воды Чермного моря сомкнулись за народом, потопляя колесницы фараоновы, как он уже стал забывать о суровых египетских начальниках, делавших жизнь его горькою от тяжкой работы, к которой принуждали его с жестокостью. Зато вспомнил котлы с мясом и хлеб, который ел досыта, и лук, и дыни, и огурцы.
В Рефидиме народ роптал на Моисея, потому что не было воды пить ему.
— Ради этого ты вывел нас из Египта? — укорял его народ. — Чтобы уморить жаждою нас, и детей наших, и стада наши?