Видоизмененный углерод
Шрифт:
– По-моему, нельзя противопоставить культуру эякуляции.
– Вы прибыли из другого мира, – задумчиво промолвил Банкрофт. – У вас на Харлане молодое, дерзкое, колониальное общество. Вы понятия не имеете, как обтесали нас здесь, на Земле, столетия традиций. Молодые духом, те, в ком жила страсть к приключениям, покинули нашу планету всем скопом. Остались вялые, послушные, ограниченные. Это происходило у меня на глазах, и тогда я этому радовался, потому что так было проще создавать свою империю. Но теперь я начинаю задаваться вопросом: а стоило ли это цены, которую пришлось заплатить? Наше общество замкнулось в себе, стиснутое нормами поведения, перестало идти вперед, остановилось на старом
– Вы говорите так, будто находились вне происходящего. Обладая такой прозорливостью, неужели вы не можете освободиться от оков?
Банкрофт усмехнулся.
– Культура общества подобна смогу. Живя в ней, приходится её вдыхать. А это неизбежно ведет к заражению. Что означает в данном случае свобода? Свобода извергать семя на лицо и грудь жене? Свобода заставлять её мастурбировать передо мной, делить её плоть с другими мужчинами и женщинами? Двести пятьдесят лет – это очень большой срок, мистер Ковач. Времени достаточно для того, чтобы рассудок оказался заражен самыми разнообразными грязными, похотливыми фантазиями, щекочущими гормоны каждой новой оболочки. И это при том, что более утонченные чувства становятся чище и благороднее. Можете ли вы представить, что происходит с эмоциональными узами за такой долгий срок?
Я раскрыл было рот, но Банкрофт поднял руку, призывая к молчанию. Я подчинился. Не каждый день приходится выслушивать излияние души, насчитывающей несколько столетий, а Банкрофта сейчас словно прорвало.
– Нет, – ответил он на свой вопрос. – Сколько вам лет? Подобно тому, как ваше общество слишком молодо, чтобы постичь жизнь на Земле, так и ваш жизненный опыт не может подсказать, что значит любить одного и того же человека в течение двухсот пятидесяти лет. В конце концов, если человек выдержит, если сможет пройти ловушки скуки и самодовольства, то, что у него останется, будет не любовью. Скорее это что-то вроде благоговения. Так как же состыковать это уважение, это благоговение с грязными желаниями, испытываемыми плотью, которую носит в данный момент этот человек? Так вот, уверяю вас, сделать это невозможно.
– И вы вместо этого даете выход эмоциям, общаясь с проститутками?
Усмешка вернулась на лицо Банкрофта.
– Не хочу сказать, что я горжусь собой, мистер Ковач. Но нельзя прожить так долго, не принимая себя в каждой грани, какой бы нелицеприятной она ни была. Продажные женщины были, есть и будут. Они удовлетворяют потребность рынка и получают соответствующее вознаграждение. А я таким образом очищаюсь.
– Ваша жена знает об этом?
– Разумеется. И уже в течение долгого времени. Оуму сообщила, что вы в курсе случившегося с Лейлой Бегин. С тех пор Мириам здорово поостыла. Уверен, у неё самой тоже есть свои приключения.
– Насколько вы в этом уверены?
Банкрофт нетерпеливо махнул рукой.
– Разве это имеет значение? Я не слежу за каждым шагом своей жены, если вас это интересует, но я её хорошо знаю. У неё, как и у меня, есть аппетит, и она должна его удовлетворять.
– И вас это нисколько не беспокоит?
– Мистер Ковач, меня можно обвинить во многом, но только не в лицемерии. Это лишь зов плоти, и ничего больше. Мы с Мириам всё прекрасно понимаем. А сейчас, поскольку этот разговор нас никуда не приведет, давайте, пожалуйста, вернемся к делу. Помимо полной
В один миг я принял решение, подсказанное инстинктом, находящимся за пределами сознания. Я покачал головой.
– Пока больше ничего.
– Но будет?
– Да. Ортегу можно списать на оболочку Райкера, однако остается Кадмин. Кадмин охотился не за Райкером. Ему был нужен именно я. Тут что-то есть.
Банкрофт удовлетворенно кивнул.
– Вы собираетесь поговорить с Кадминым?
– Если позволит Ортега.
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, что полиция изучит данные съемок со спутников, имеющие отношение к тому, что произошло в Окленде сегодня утром. То есть, скорее всего, ей удастся идентифицировать меня с человеком, выходившим из клиники. Наверняка в этот момент что-то висело в небе. Не думаю, что в этом случае Ортега будет расположена помогать.
Банкрофт позволил себе ещё одну сдержанную усмешку.
– Вы очень проницательны, мистер Ковач. Но вам нечего опасаться с этой стороны. Клиника «Вей» – то немногое, что вы от неё оставили, – упорно не желает предоставлять ленты внутренних видеосъемок и не собирается никого ни в чем обвинять. Она боится предстоящего расследования больше вас. Конечно, остается открытым вопрос, не попытается ли клиника свести с вами счеты лично.
– Ну а заведение Джерри?
Пожатие плечами.
– То же самое. После смерти владельца на первый план вышел коммерческий интерес.
– Очень мило.
– Рад, что вы это оценили. – Банкрофт встал. – Как я уже сказал, утро выдалось очень загруженным, и переговоры ни в коей мере нельзя считать завершившимися. Я буду очень признателен, если в будущем вы несколько умерите свои опустошительные налеты. Они обходятся весьма недешёво.
Поднявшись на ноги, я на мгновение увидел в подсознании отблески пожаров Инненина, услышал предсмертные крики, и вдруг изящный экивок Банкрофта показался мне тошнотворно-гротескным, напоминающим антисептические слова из отчётов генерала Макинтайра о потерях: «…оправданная цена за овладение побережьем Инненина…» Подобно Банкрофту, Макинтайр был человеком могущественным. А когда могущественные люди говорят об оправданных ценах, можно быть уверенным только в одном: платить будет кто-то другой.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Полицейский участок на Фелл-стрит размещался в непритязательном здании, выстроенном в стиле, как я предположил, марсианского барокко. Трудно определить, проектировалось ли оно с самого начала под эту функцию, или же его переоборудовали впоследствии. Потенциально сооружение представляло собой настоящую крепость. В облицованных красным гранитом стенах были проделаны узкие высокие амбразуры. Окна с тонированными стеклами защищали неприметные комки генераторов силовых полей. Шероховатая поверхность стен в свете утреннего солнца алела кровью. Я так и не смог прийти к заключению: специально сделаны неровными ступени, ведущие к входу под аркой, или они просто стерлись от времени.
Как только я вошел внутрь, меня тотчас же охватило странное спокойствие. Решив, что это инфразвук, я окинул взглядом отбросы человеческого общества, покорно ждущие на скамейках. Если это были арестованные подозреваемые, вели они себя на удивление невозмутимо. У меня возникло сомнение, что подобное поведение объясняется воздействием безмятежных росписей на стенах. Я пересек разноцветную полоску света, падающего из окна, прошел мимо небольших групп людей, беседующих на пониженных тонах, более подходящих библиотеке, нежели правоохранительному учреждению, и приблизился к столику дежурного. Увидев меня, дежурный сержант мило заморгал – по-видимому, инфразвук действовал и на него.